Шесть граней жизни. Повесть о чутком доме и о природе, полной множества языков

Но никакое царство не существует бесконечно, и победители тоже будут побеждены. По соседству возникает колония, которая в силу генетической мутации потеряла восприимчивость к пограничным территориальным запахам. Даже запах своей царицы они воспринимают настолько слабо, что малые царицы обосновываются во всё более широкой округе. Беспардонно игнорируя ритуальные территориальные турниры, это огромное царство вскоре вторгается в пределы своих соседей и захватывает их владения. Другие муравьи не в силах обуздать суперколонию, так что к гибели ее приводит собственная чрезмерность. Они держат полчища тли, высасывающей все силы из растительности, а сами распугивают насекомых-опылителей, поедая их личинок. Муравьев намного больше, чем способен выдержать ареал; они попросту разрушают его.

Теперь в историю вмешиваются высшие (с муравьиной точки зрения) силы. Эти существа одаривали муравьев оставшейся после пикника пищей, но способны и уничтожить их. На сей раз они уничтожают исполинскую колонию, обработав ее территорию химикатами.

В основе всех деталей книги Уилсона лежали его мирмекологические исследования, хотя параллель с человеческими цивилизациями очевидна. Например, главный герой Рафф усматривает сходство между растущей сложностью муравьиного сообщества и гарвардским калейдоскопом специалистов. Вставной муравьиный эпос весьма напоминает наши исторические хроники, а одновременно рисует пугающую перспективу будущего. Во введении Уилсон заявляет, что его история многослойна. Речь идет о мирах муравьев и людей, но касается также биосферы и Земли, где каждый вид должен иметь разумные пропорции.

По стене писательской хижины по-прежнему тянулся караван муравьев. В их спаянности сквозило что-то незаурядное. Она стала настолько необходима, что одинокие муравьи были обречены на смерть; казалось, сообща они образовывали прямо-таки единый организм.

Наверно, стоит смотреть на них именно так? Метерлинк полагал, что муравейник действительно можно рассматривать как единое существо. И фактически оказалось, что за долгие годы своего существования колония муравьев меняет характер точно так же, как индивид. Молодые колонии легко подпадают под чужое влияние и импульсивны, словно подростки, тогда как колониям постарше свойственна бóльшая уравновешенность. То, что каждый муравей живет всего‑навсего год, роли не играет: все они происходят от одной царицы, и сообщество отражает ее возраст. Стало быть, они сотрудничают не просто как лояльные сограждане и сестры, но как клетки одного тела. Пусть ежедневно погибает десять процентов обитателей муравейника – ничего не меняется, потому что сотни тысяч остаются и постоянно рождаются новые жизни, которые сохраняют целостность.

Не так ли происходит и в моем теле? Миллионы клеток непрерывно умирают, и непрерывно образуются новые. В совокупности во мне теснятся тридцать семь триллионов клеток, и все они – живые крошечные детали, хотя и сотрудничают, подобно муравьям. Поэтому, в точности как у муравьев, у них должны быть химическая коммуникация и разделение труда.

Усмотреть параллели с муравьиным сообществом не так уж сложно. Муравьи-солдаты, пожалуй, соответствуют клеткам иммунной защиты, которые изгоняют всё чуждое, а муравьиную царицу можно сравнить с эндокринной системой, координирующей размножение, питание и кровообращение. Не отдавая приказов, она увязывает работу клеток и постоянно рождает будущее.

Невольно я глянула в зеркало на стене писательской хижины. Стало быть, то, что я увидела, было огромной колонией социальных клеток. Из них построены мои органы чувств и мой мозг, который воспринимает окружающий мир и в котором мысли удивляются сами себе. Хотя тысячи нейронов со всеми их связями ежедневно отмирают, я остаюсь всё той же. Чем же я пытаюсь сформировать отчетливое «я» – словами?

Ведь в моем теле происходит много такого, в чем я не отдаю себе отчета (это мое «я»?). Всё существует не совсем так, как я вижу. В тонких кровеносных сосудах, которыми в совокупности можно обвить всю Землю, текут целые реки, а в мозгу бушуют крошечные электрические бури, когда коммуницирующие нейроны лихорадочно ищут в мире образцы. Во всей этой незримой микрожизни присутствует такая парадоксальная мощь, что я поневоле подумала о космосе. Нейронов, сплетавших вместе впечатления, импульсы и представления, было так же много, как звезд в Млечном Пути. И между собой их опять-таки соединяли десятки тысяч связей, образовывавших единую сеть из всего, что я слышала, чувствовала и видела (это мое «я»?). Каждая отдельная клетка мозга была столь же ограниченной, как и ее соседки, но одновременно они сплетали сеть, выходящую далеко за пределы их собственной достижимости.