Не знаю, как долго носило нас по волнам. Время от времени я словно впадала в забытье, из которого меня вырывала ругань короля Эрика. Он тормошил меня, ругал, пока я не начинала тихонько огрызаться. Да, я огрызалась, без всякой почтительности обзывая его садистом и придурком. А как еще отвечать, когда тебя щипают за бока, называя дурой и идиоткой. Он даже пытался чем-то угрожать мне, если вздумаю умереть тут, рядом с ним.
— Не дождетесь! — шипела я.
Вдруг король приподнял голову пристально всмотрелся вперед, и напряженным голосом сказал:
— Кажется, там впереди остров! Держись, дарита, еще немного.
И точно! Скоро над нами засновали чайки, и даже я поняла, что это не мираж, а остров.
В деле спасения я была балластом. Именно Эрик попытался направить наш утлый плотик в бухту, а не к скалистым берегам островка. Он, когда смог встать на дно, тащил меня на этой двери к берегу. Я так замерзла, что не чувствовала тела, и когда он вздернул меня с плотика, заставляя встать, то упала. Ноги меня не держали.
— Вставай! Немного осталось! — сквозь зубы цедил он.
Король и сам пошатывался, но помог мне вновь встать, и, обхватив за талию, добраться до расщелины между двух валунов. Они защищали от ветра и даже казались теплыми, нагревшись на солнце.
— Раздевайся! Я высушу одежду, — приказал король и сам стал освобождаться от мокрых тряпок, в которые превратились наши наряды.
Я не то чтобы стеснялась, прекрасно понимая, что скорее согреться — это вопрос выживания, а оставаясь в мокром, этого не добиться. Просто мои пальцы почти не сгибались, тело сотрясала дрожь. Я была не в состоянии снять платье, хотя и пыталась. Увидев это, Эрик пришел мне на помощь. Сам король к этому времени оставался в одних подштанниках, разложив свою одежду на камне.
Вначале его прикосновения были умелы и деловиты, а я так замерзла, что кроме желания избавиться от ледяных тряпок, ничего не испытывала. Но вот мы сняли жакет и перешли к платью. Его пальцы, расстегивающие пуговички на лифе, замерли, и король перевел взгляд на мое лицо. Его потемневшие глаза опалили жаром. Воздух между нами загустел. Сердце пропустило удар и заколотилось часто-часто. Король отвел глаза, облизнул губы и вернулся к моему раздеванию. Но теперь и его пальцы замедлились, словно он пытался взять их под контроль. Я же будто оживала под его руками. Кожа стала чувствительной, внутри поселилась какая-то жажда. Он высвободил меня из лифа. Его прикосновения к моим плечам, рукам, груди заставляли меня пылать.
Платье упало на землю. Мы на мгновение замерли, тупо смотря на лежащую у ног мокрую ткань. Потом подняли головы и встретились глазами. Короля словно качнуло ко мне. Он осторожно поцеловал, проверяя реакцию, и готовый отступить, если я скажу «нет». Его лицо отстранилось, но рука обвила талию и крепко прижала мое тело к себе. Мы молчали, забыв слова и задыхаясь от внутреннего жара, что разлился в крови. Эрик вновь потянулся к моим губам. В этот раз поцелуй был другим — жестким, жадным, требовательным, таким же, как ответный мой. Я снова задыхалась и тонула. Только не в ледяной воде, а в огне.
В таком же огне сгорал король, но не спешил. Я видела, как он сдерживает себя, следя за моей реакцией своими хищными глазами. И только дождавшись моих стонов и всхлипов, дрожи, наконец дал себе волю.
Когда волна страсти схлынула, я лежала, положив голову на плечо короля, а он задумчиво перебирал мои волосы. Первой мыслью было: «Оказывается, это бывает так! Вот что пыталась объяснить мне мачеха!»
А вторым пришел стыд. Я вспомнила свою мать. Она тоже когда-то вот также не устояла. Все говорили мне, что она любила отца, и я никак не понимала — как же тогда она могла предать его, предать нас? А сейчас поняла. Вот также как я сейчас, на миг потеряла контроль, поддалась слабости. Просто мама не знала, как я раньше, что страсть может быть такой, лишающей воли и разума. Отец говорил, что когда он вернулся, она сразу призналась в измене, не пыталась обмануть его. Поедом ела себя за ошибку, пыталась избавиться от меня, но только растратила силы и умерла в родах. Я же в результате ее стараний родилась такой слабенькой, что словам о моей недоношенности все поверили. Отец простил измену лишь после ее смерти, о чем потом жалел. А я простила только сейчас, поняв, что я такая же, как она.