Шестерка Атласа

В историях Каллуму нравились убийцы, преданные солдаты, которыми двигали какие-то личные мотивы, а не глобальные, «правильные» дела. Играть роль в большом деле – это, возможно, и мелко, зато хотя бы рационально и уж точно понятнее поисков судьбы. Взять того же егеря, не нашедшего сил убить Белоснежку. Он душегуб, поступивший по своей правде. Победило в итоге все человечество или проиграло? Неважно. Егерь не собирал армию, не сражался за добро, не пресек прочих злодейств королевы. На кону не стояла судьба мира; и дело было не в предназначении. Каллума такое восхищало: сделать выбор и держаться его. Вопрос стоял только в том, сумеет ли егерь жить со своим, ведь в конечном счете значение имела только жизнь, пусть даже скучная, ничтожная и серая.

Вот истина истин: жизни смертных коротки и незначительны. Люди приговорены к смерти. На деньги счастья не купишь, как не купишь вообще ни на что, зато за деньги можно приобрести все остальное. В поисках удовлетворения контролировать человек мог лишь самого себя.

Либби была героем. Париса злодеем. В конце обе познают разочарование.

Нико и Рэйна – такие важные и корыстные, что их можно вовсе не считать.

Тристан – солдат. Последует туда, куда прикажешь отправиться.

Убийцей был Каллум. Это примерно то же, что и солдат, но действовал он в одиночку.

– Тебя волнует смерть? – как-то вечером после ужина спросил его Тристан. Они вдвоем остались в столовой у теплого очага; топить было не нужно, ведь за окном уже дул весенний ветер, однако Общество ценило эстетику. – Кто-то ведь может приговорить тебя.

– Однажды я и так умру, – ответил Каллум. – Я с этим смирился. Если остальные хотят, пусть выбирают меня, это их право. – Он посмотрел на Тристана и, улыбаясь уголком рта, поднес к губам стакан. – Просто у меня есть точно такое же право с ними не согласиться.

– То есть тебя не волнует, что остальные уже могли выбрать… – Тристан осекся.

– Выбрать что? Убить меня? Боялся бы элиминации, не пришел бы.

– А зачем ты пришел?

Реакция. Тристан этого, само собой, не понял бы, даже если бы их мотивы совпадали. Он нуждался в короле с твердыми принципами, хотя сам не знал собственных.

Жалкое зрелище, право слово.

– Вот ты все меня спрашиваешь об этом, – сказал Каллум. – А разве это так важно?

– А разве нет? Мы сейчас изучаем намерение.

– Так ты о моих намерениях?

– Да.

Каллум сделал еще глоточек, обдумывая ответ и давая мыслям настояться.

Жизнь в Обществе не была скучной: в ней появились организованность, привычки, но так влияет на человека любой коллектив. Жить ради себя, конечно, куда интересней: в один день проспать до обеда, в другой забраться на Олимп и навести среди богов шорох, – но это пугает людей, расстраивает их. Когда потакаешь своим капризам, окружающие становятся не в меру враждебными, недоверчивыми. Они предпочитают предсказуемость привычек, небольших традиций; чем незначительнее, тем лучше. По утрам – завтрак, по сигналу гонга – ужин. Нормальность их успокаивает. Все отчаянно желали жить без страха и в отупении.

Люди же по большей части разумные животные. Им известны опасности сумасбродства. Они существуют в хроническом состоянии выживания.

– Намерения у меня те же, что и у остальных, – через некоторое время произнес Каллум. – Выделиться. Поумнеть. Стать лучше.

– Лучше кого?

Каллум пожал плечами.

– Лучше кого угодно. Лучше всех. Так ли это важно?

Он посмотрел на Тристана и ощутил вибрации неудовольствия.

– А, – сказал Каллум. – Ты бы предпочел, чтобы я солгал.

Тристан вскинулся:

– Я не хочу, чтобы ты лгал…

– Да, ты хочешь, чтобы моя правда была другая, но понимаешь, что это невозможно. Чем больше ты знаешь о моих истинных намерениях, тем больше вины ощущаешь. Это, видишь ли, хорошо, – заверил его Каллум. – Ты так хочешь отмежеваться, но правда при этом чувствуешь больше любого в этом доме.

– Больше? – с сомнением и ужасом переспросил Тристан.

– Больше, – повторил Каллум. – Объем твоих переживаний выше, а спектр шире.

– Я бы подумал, что ты укажешь на Роудс.

– Роудс и близко не представляет, кто она такая, – сказал Каллум. – Она ничего не чувствует.

Тристан наморщил лоб.

– Грубовато.

– Ни капельки.

Объятая страхом, Либби Роудс грозила вот-вот расплавиться, а ее решения строились исключительно на том, что лепил из нее окружающий мир. Из нее, самого могущественного кандидата, – кроме Нико, – однако это было неудивительно, ведь таково ее проклятье. Какой бы силой Либби Роудс ни обладала, она побоялась бы использовать ее во вред. Для этого она слишком узко мыслила, не знала голода. Слишком прочная окружала ее клетка страхов и желания всем угодить. День же, когда Либби осознает, что способна создать собственный мир, обернется для всех катастрофой, но шансы на то были крайне малы, и потому Каллум спал по ночам спокойно.

– Ей же лучше, что она ничего не чувствует, – сказал он. – Так для нее безопаснее.

Правду он Тристану так и не открыл, но лишь потому, что Тристан задавал не те вопросы. Например, он не спросил Каллума, к каким книгам открыла ему доступ библиотека. Страшная ошибка, если не сказать смертельная.