Шестерка Атласа

– Не знаю, влюблен он в своего соседа по квартире или же просто так печется о его жизни, – прокомментировал, закатив глаза, Каллум, – но, сам того не ведая, Нико де Варона, когда обращался в первый раз, ненадолго умер. Теперь обращение дается ему без труда, ведь он выработал мышечную память: менять форму по принуждению. Впрочем, если бы не врожденная магия, перезапускающая сердце, Нико сейчас в живых бы не было. Зато он быстрее, его чутье глубже, а чувства острее, иначе ему не выжить. Его тело понимает, что, поспевая за хозяином, оно может снова умереть.

– И что за животное? – спросил Тристан. Вопрос не по делу, но тем не менее интересный.

– Сокол.

– Почему?

– Неясно, – сказал Каллум и двинулся дальше. – Рэйна Мори – незаконнорожденный ребенок, принадлежащий влиятельному клану смертных, основная ветвь которого – члены японской знати. Кто ее отец, неизвестно, и поэтому ее вырастила бабушка, втайне, но не лишая богатства и привилегий. Умение Рэйны повелевать природой в принципе схоже с некромантией. Непонятно, отчего она так сопротивляется – и еще больше непонятно, почему она ею не пользуется, – но это как-то связано с неприятием. Она своим даром недовольна.

– Он делает ее слишком могущественной?

– Он ее ослабляет, – уточнил Каллум. – Рэйна – универсальный донор для некоего источника жизни, которым она пользоваться не в состоянии, но средств усилить ее саму просто нет. Собственная магия Рэйны по сути не существует. Она открывает любой доступ ко всему, чем Рэйна владеет, – всем, кроме нее самой.

– То есть она отказывается пользоваться магией из… – начал было Тристан и, нахмурившись, помолчал. – Из эгоизма?

– Возможно, – сказал Каллум и добавил, видя задумчивость Тристана: – Историю Парисы ты знаешь. Она о своих талантах знает больше всех. Обо всех своих талантах, – уточнил, улыбаясь уголком рта, Каллум, – но о магических – особенно.

Тристан продолжал молчать, и Каллум снова взглянул на него.

– Спрашивай уже.

– О чем?

– О том, о чем всегда меня спрашиваешь. Зачем она здесь?

– Кто? Париса?

– Да. Спроси меня, зачем Париса здесь.

– От скуки, я думаю, – пробормотал Тристан, доказывая, как мало он знает.

– Возможно, отчасти. Но на самом деле Париса опасна. Она в гневе, – пояснил Каллум. – Она яростная, мстительная, зловредная, прирожденный мизантроп. Обладай она силой Либби или Нико – и уже разрушила бы то, что осталось от Общества.

Тристан ему не поверил.

– Ну, так и зачем она, по-твоему, здесь?

– Ищет способ сделать это.

– Сделать что?

– Разрушить. Возможно, весь мир. Или управлять им. Там уж как она решит, когда обретет силу.

– Это же смешно, – сказал Тристан.

– Вот как? Она знает, какие люди на самом деле. И всех ненавидит, за редким исключением.

– Хочешь сказать, ты не такой?

– Я себе ненависть позволить не могу. Наверняка ты помнишь, что я это уже говорил.

– Ты, значит, когда надо, ничего не чувствуешь? – пробормотал Тристан.

Каллум скосил на него мрачный взгляд.

– Больно было?

Тристан приготовился к чему-то. И не зря.

– Больно – что?

– То, что с тобой делал отец, то, что он тебе говорил? Это было больно или просто унизительно?

Тристан отвернулся.

– Откуда тебе это все про нас известно? Ты это точно не по одним эмоциям выяснил.

– Да, не только по ним, – подтвердил Каллум и добавил: – Почему ты не уходишь?

– Что?

– Ну, в этом ведь и смысл. Если все так плохо, почему они не ушли?

Тристан сжал кулак.

– Я не…

– Не кто? Не жертва? А вот и жертва, – перебил Каллум. – Ты просто не даешь миру называть себя так.

– Ты меня осуждаешь? Винишь?

– Нисколечко. Твой отец – жестокий человек, – сказал Каллум. – Безжалостный и злой. Требовательный, взыскательный. Но хуже всего то, что ты его любишь.

– Я своего отца ненавижу. Сам знаешь.

– Это не ненависть, – возразил Каллум. – Это испорченная, извращенная любовь. Любовь с болезнью, паразит. Он нужен тебе, чтобы выжить.

– Я медит, – отрезал Тристан, – а он простой колдун.

– Ты только потому и представляешь из себя что-то. Вырасти ты в любящей семье, ты бы видел иную реальность. Твоя магия копилась бы иным путем, приняла бы иную форму. Но тебе нужно было видеть вещи насквозь, потому что иначе они причиняли тебе боль. Потому что, если бы ты увидел отца во всей его красе – жестоким, злым человеком, одобрения которого до сих пор ждешь больше всего на свете, – пояснил Каллум, и Тристан вздрогнул, – это убило бы тебя.

– Лжешь. Ты… – Тристан отвернулся. – Ты со мной что-то творишь.

– Да, творю. – Каллум убрал стакан, поднялся и подошел ближе. – Вот это ты и ощутил бы, если бы я тобой манипулировал. Я как раз сейчас этим занят. Ну как, чувствуешь? – спросил он, кладя ладонь на затылок Тристану и выкручивая мощность его скорби, пустоты. – Ничто не причиняет такой боли, как стыд, – пробормотал Каллум, находя грани Тристановой любви, изъеденной дырами и крошащейся в местах коррозии. Множество лакун с завистью, алчбой; его безумие, соразмерное нужде.