Шествие динозавров

— Не хочешь ли провести ночку в гончарне? — спросил один юруйаг у другого, своего кровного братца. — Немного юмбл-юмбл тебе не повредит. Эта тёлка будет только рада твоему… ххы… покровительству!

— У меня есть дела поважнее, чем тягать грязную базарную девку, — огрызнулся тот. — Пускай вургр с ней поразвлечётся, нам от этого только спокойнее…

«Уроды», — подумал я.

Не моё это было дело — заниматься вургром. Но я уже устал от ночных бдений подле изнывавшего от кошмаров Солнцеликого. Я спал вполглаза второй месяц кряду, и эмбонглы меня уже не выручали. Ведь им, по причине подлого происхождения, в спальню императора путь был заказан, а Луол ни секунды не мог оставаться один в помещении, где не чувствовал себя в безопасности.

Чем ещё снабдил меня в изобилии паскудник Змиулан, так это наглостью.

— Эй! — сказал я.

Юруйаги в некотором смятении переглянулись. Походило на то, что они и не ожидали от меня наклонностей к членораздельной речи.

— Ты слышал, Лумвуймадз? — спросил первый. — Это стены заговорили? Или кто-то испортил воздух?

— Не может быть, — отвечал Лумвуймадз. — Я бы учуял. Это… это ниллган.

— Что — ниллган? Испортил воздух?

— Нет. Это ниллган тебя окликнул, Ялмигэйд. Он — разговаривает.

— Ниллган? Окликнул? Меня?! Почему ты решил, что именно меня, а не тебя?

— Я к вам обоим обращаюсь, ублюдки, — остановил я этот нескончаемый словесный понос.

Может быть, Змиулан и попытался их оскорбить моими устами. Но явно переоценил свои познания в зигганском языке. Обращение «ублюдки» не могло их оскорбить, как не оскорбило когда-то Дзеолл-Гуадза. Они и были ублюдками. Для них это был лишь термин, технически обозначавший их принадлежность к царской семье.

— Как ты думаешь, что могло бы понадобиться ходячему мертвецу от братьев Солнцеликого? — осведомился Ялмигэйд, не глядя в мою сторону.

— Может быть, ему нужно показать дорогу на скотомогильник, чтобы он нашёл там себе воловье стерво посвежее и попользовал? Или он хочет себе человечью падаль? Тогда ему прямая дорога на южный погост…

— Почему вы не хотите устроить засаду в гончарне? — спросил я, пропуская гнусные и, увы мне, более меткие словесные выпады мимо ушей. — Я слышал, вургры всегда возвращаются туда, где чего-то недоели.

Лумвуймадз презрительно плюнул в направлении меня — с тем расчётом, чтобы не попасть.

— Если вургр загрыз одного, — сказал он, словно бы размышляя вслух, — он загрызёт и другого. И всех, кто был в доме. Такой у них обычай.

— Вургр кружит возле намеченной жертвы, — подхватил Ялмигэйд. — Он не отходит далеко. Может быть, ему нравится запах того места, где он убивал. Может быть, он потому и убивает, что ему нравится запах этого места. А может быть, ему нравится запах страха перед ним в том месте, где он убивал.

— Слишком умно сказано, — хмыкнул Лумвуймадз. — Не думаю, что глупое животное с носорожьими мозгами поймёт смысл твоих слов, братец.

— У Солнцеликого очень умные братья, — произнёс я. — Слишком умные, чтобы взять свои гузуаги, которые они употребляют чаще для того, чтобы ковырять один другому в задницах, когда там насохнет слишком много дерьма, и рискнуть своими драгоценными шкурами… впрочем, ненамного более драгоценными, чем та носорожья шкура, что пошла на их чёрные латы… дабы вдвоём, нет — втроём, вдесятером! — застать вургра на его охотничьей тропе и прикончить во славу императора.

Кажется, я понял свою ошибку. Короткие, ёмкие колкости в стиле позднего голоцена[50] до юруйагов попросту не доходили. Жванецкий здесь лавров бы не стяжал. Нужно было вить оскорбление, как серпантин, нужно было раскудрявить его до максимума, нужно было декламировать его, как исландскую вису[51], и только тогда они прислушаются, только тогда они напряжённо внимут ему до конца, проникнутся и почувствуют, что ты хотел унизить их достоинство.

И теперь их проняло.

Они зарычали, как псы на палку.

Я не боялся.

Они вытащили мечи и, продолжая рычать, медленно двинулись в мою сторону. На ходу расходились, чтобы взять меня в клещи.

Мне было наплевать.

Когда ближайшему из них, Лумвуймадзу, оставалось до меня шагов десять, я встал и без особой спешки обнажил свой гузуаг.

Они остановились, как будто перед ними разверзлась пропасть, хотя рычать не прекратили.

— Солнцеликий не заметит, что у него стало на двух братьев меньше, — промурлыкал я себе под нос.

— Ты… ты… — хрипел Лумвуймадз. — Твоё место в земле, в поганой, пропитанной звериным навозом земле, откуда тебя подняли продажные жрецы. Твои ноги не должны ступать там, где ступают ноги зигганов. И если Солнцеликий хотя бы на миг… хотя бы одним словом… хотя бы мановением руки… позволит мне… я сам, этим мечом…

— У Солнцеликого было много братьев, — сказал я, — и два трусливых шакала. Они рычали, брызгали слюной, щёлкали клыками. Но мне так и не стало страшно. К чему мне бояться тех, кто своей трусостью легко превзойдёт самого трусливого труса в империи?

«Ну как? — спросил меня Змиулан-искуситель. — Нравится быть крутым парнем?»