Шихуа о том, как Трипитака великой Тан добыл священные книги

Композиционно глава состоит из трех эпизодов[173] (разработанных в прозе и стихах, причем на долю последних приходится около половины текста): 1. Путь из страны Гуйцзы-му в страну Женщин. 2. Трапеза у правительницы. 3. Посещение внутренних покоев дворца.

Первый эпизод - продолжение пути по местам, где не встречается почти никаких признаков обитания людей[174]. Такое акцентирование (на протяжении двух глав) диких безлюдных участков пути наводит на мысль об авторской интерпретации исторических сведений о движении Сюань-цззана по малонаселенным участкам в горах северной Индии, путь через которые приводит героя шихуа сначала в страну Женщин[175], а затем логически завершается (в следующей главе) у владений Сиванму - повелительницы Запада, обитающей, согласно традиции, в горах Куньлунь.

Второй эпизод - трапеза у правительницы страны Женщин - волею автора шихуа возвращает нас к теме Гуйцзы-му. Еда, которой питаются обитательницы этой страны и которую предлагают монахам, оказывается той самой «пищей жизни»[176], выносимой с монастырских и других трапез, которую Будда повелел выставлять для Гуйцзы-му (по одной легенде), или для тоже обращенного им духа Гуанъе, питавшегося кровью и мясом пожираемых им людей (по другой). Упоминание здесь «пищи жизни» - повод для объяснения происхождения «помостов жизни» - столиков, на которые ставили пищу - милостыню для нуждающихся. Обещание Трипитаки установить помосты - очередная легенда, которую автор связал с путешествием и именем Трипитаки. Хотя термин шэн тай появился много позднее путешествия Сюань-цззана[177], автор дал весьма убедительную версию истории появления подставок в чисто народном, бытовом плане. «Пища жизни» в шихуа прямо с Гуйцзы-му не связана, однако включение этого мотива в повествование непосредственно за темой Гуйцзы-му представляется вполне осознанным авторским приемом.

Третий эпизод посвящен собственно общению путешественников с женщинами во внутренних покоях дворца. Хотя женщины представлены в шихуа обольстительными красавицами («по восемь дважды лишь минуло, лицом прекрасны, видом грациозны, глаза-звезды, брови-[листики] ивы, алые губки, ровные зубки, персики-лица, прически-крылья цикады; одежда ярка и свежа, речь ласкова и деликатна - в мире целом равных им не отыщешь. Едва женщины увидели входящих монахов путешественников, они, сдерживая улыбки и потупив глазки, выступили с приветственным поклоном»), автор шихуа ограничивает их общение и беседу с монахами словами о том, что в их стране нет мужчин[178] и предложением монахам остаться в монастыре, который они обещают для них возвести, дабы жительницы страны могли ходить туда с целью дальнейшего нравственного совершенствования. Трипитаке предлагают стать государем, и, по-видимому, подразумевается, супругом правительницы. Отказ Трипитаки огорчает женщин («жемчужины - слезы покатились по лицам, в черных бровях затаилась печаль»), однако они принимают его и, полные доброжелательности, провожают уходящих монахов, сделав им богатые подарки. Коллизия «тоскующие без мужчин женщины и попавшие к ним случайно мужчины (монахи)» здесь только намечена и, видимо, совершенно сознательно не развита. В этом эпизоде, как и в предыдущей главе, автор строит свое повествование на приеме противопоставления. Подробное описание прелести и красоты женщин контрастирует с их добродетельным предложением и с той доброжелательностью, которую они проявляют после отказа монахов остаться в их стране. Стихи Трипитаки - прекрасный контраст финальному четверостишию женщин, создающий ситуацию поистине комическую, дающий, как представляется, ключ к пониманию и толкованию эпизода. На фоне поучений, наставлений, предостережений и даже запугивания, с которыми праведный монах (непреклонный и твердый в своем стремлении продолжать путешествие в Индию за священными текстами) обращается к прелестнейшим женщинам, звучат стихи женщин, из которых следует, что они являются бессмертными во главе с двумя (из четырех) великими бодхисаттвами в облике правительницы. Встреча эта в шихуа - не что иное, как искус на пути монаха, достойно выдержавшего испытание нравственных устоев, устроенный, видимо, по повелению свыше[179]. Одинаковая композиция эпизодов встречи в этой и предыдущей главе, основанная на приеме противопоставления, контраста облика, поведения, поступков героя и лиц, с которыми он встречается, приводит и к одинаковой развязке - расшифровке анонимного персонажа через неожиданное объявление его имени, которое этот персонаж называет (традиция китайской литературы!) сам.