Шишкин

«Мне страшно умирать и жаль закрывать глаза без личной уверенности в торжестве того дела, которое любил и которое считал своим по праву рождения и по кровной связи. Умирать без уверенности в преемниках, так сказать, без потомства», — писал он. Да, он искал возможности объединения с Академией художеств во имя спасения русского искусства, и мысль эта была верно понята Иваном Ивановичем Шишкиным. После кончины И. Н. Крамского И. И. Шишкин, пожалуй, единственный из передвижников будет целенаправленно отстаивать эту мысль. И возьмет верх над товарищами.

Осиротеет семья И. Н. Крамского, опустеет без хозяина квартира его в доме Елисеева, что на углу набережной Малой Невы и Биржевой линии, на Васильевском острове. Останутся после художника развешанные на стенах и поставленные у стен портреты, начатые, оканчиваемые и вполне оконченные, которых, в сущности, он никогда не любил.

Отсюда, в один из февральских дней 1885 года, вырвется у него в письме к А. С. Суворину сокровенное признание, характеризующее отношение его к Шишкину: «Когда Шишкина не будет, тогда только поймут, что преемник ему не скоро сыщется…»

Прочитав все письма и сочинения И. Н. Крамского, П. П. Чистяков со вздохом заметит: «Он все грустил о Русской школе, грустил, что она гибнет, а в то же время сознавал, что она идет. Конечно, идет и идет не по его воле. Его еще на свете не было (разумею как художника), а она уже шла! Ну а если дело идет, и если сознаешь это, то кричать и плакать на что-то недосягаемое в пространстве не следует… Жаль мне его! Жил бы да жил, да работал бы! Я все думаю, что он жив, и все хочу сходить к нему и сказать: брось, братец ты мой, всю ветошь пророка, совлеки с себя все лишнее и живи с миром! Криком плодится интрига, пожалуй, рынок оживляется! Но искусство растет и крепнет в мастерских тихо, любовно, не болтливо и не на показ… Неужели он не догадывался, что искусство и после него останется и будет жить и развиваться еще лучше, нежели он воображал…»

В мае 1887 года Иван Иванович вместе с Евгением Петровичем Вишняковым, офицером, членом отдела светописи Русского технического общества и действительным членом Русского географического общества, с которым его связывали многолетние добрые отношения, выехал на этюды в Вологодскую губернию.

Е. П. Вишняков серьезно занимался светописью, и его пейзажи, гравированные на дереве, печатала «Нива». Особо он тяготел к этюдам. В том, вероятнее всего, сказывалось влияние Шишкина. Иван Иванович подчас не только давал ценные советы при просмотре работ, но и сам выбирал точку съемки пейзажа.

Некоторые работы Е. П. Вишнякова хранились у Шишкина.

Большие любители путешествий, они немало исходили по вологодской земле. Из поездки была привезена масса рисунков речных порогов, разлива.

На материале поездки была написана картина «Бурелом», выставленная на XVI передвижной выставке в 1888 году.

Живой Шишкин. Есть ли что интереснее тех крох, сохранившихся в воспоминаниях современников, которые позволяют ощутить живость его?

«…живя как-то летом в Меррекюле с некоторыми из своих учеников, Шишкин частенько писал этюды в парке, — рассказывал со слов родственников Ивана Ивановича В. В. Каплуновский. — Вот раз подходит к нему генерал (дилетант-живописец), рассматривает, щурится и покровительственно замечает:

— Гм… ничего… схвачено как будто недурно…

Художник встает и, приветливо раскланиваясь, отвечает с улыбкой:

— Благодарю за лестный отзыв. Позвольте познакомиться. Шишкин.

Смущенному генералу оставалось одно — поскорее стушеваться».

В Елабуге, в семидесятых годах нынешнего столетня, в доме-музее И. И. Шишкина, в один из дней появился девяностолетний старик, который, как выяснилось, знал Шишкина, служил в доме.

— У него был громкий голос и длинная борода, и я боялся его, — говорил старик. — Всегда робел, когда подавал ему кушать.

(Шишкин довольно часто опаздывал к обеду, занятый на этюдах, и обедал в своей комнате.)

— Частенько потихонечку подсовывал ему тарелку с супом, — продолжал старик. — А Шишкин говорил: «Чего робеешь? Ставь вот так!» — брал тарелку и стукал ее об стол».

Мальчишку брал на этюды. Тот носил ему кисти.

— Шишкин ящик несет, я — кисти. Они тяжелые. Он уйдет далеко, а мне тяжело. Я плачу, — вспоминал старик. — Уставал. Он меня на закорки посадит и несет. А я — кисти его».

«Однажды в ресторане у Додона собрались они — художники, — рассказывала О. П. Гвоздева — внучатая племянница Ивана Ивановича. — Пели, веселились, как всегда. Иван Иванович принялся бранить молодых великих князей, которым преподавал живопись. Говорил, бестолковые они в учении. Вдруг подходит к нему господин, в гороховом пальто, и требует следовать за ним.

— Да что ты меня пугаешь, — говорит Иван Иванович. — Едем во дворец, — и достает пропуск. Был у него пропуск во дворец. — Я и там то же говорю, в глаза. Едем.

Господин стушевался и начал ретироваться».

Писательница Е. И. Фортунато, видевшая Шишкина на даче в Преображенском, где жил он летом с дочерью-подростком, вспоминала о встречах с художником: