Шкатулка рыцаря (сборник)

Я не успел ответить, потому что метнулась за корявыми остовами сухих елей бесшумная тень. Сгорбленно, легко, с какой-то звериной живостью. Росомаха? Эти хищники питаются исключительно живым мясом. Бьет жертву так, чтобы ее парализовало. Может, Антон не погиб, а одичал, кочует по северной тундре, возвращается в тайгу, купается с лесными…

Кто ел из моей чашки? Кто сидел на моем стуле? Кто спал на моей медведице?

Надо было уговорить татарина пойти со мной. Какой-никакой, а спутник, не так страшно. А то мелькает тень, и сразу холодок по спине.

– Кто ты? – крикнул я.

Никто не ответил.

Около двух часов утра пробудился я от глубокого сна и отчетливо услышал тяжелые шаги по мерзлому снегу. Потом издалека, из таежной чащобы, донесся гортанный звук, ни на что не похожий…

В таких литературных пересказах лесные (дикие) люди всегда выглядят олимпийскими чемпионами. Бегают, прыгают, взбираются по отвесным стенам – камни, ручьи, заледенелые поверхности им нипочем. Прыгают без шеста, переплывают реки, взбираются по косогору. Блохи не кусают их, мороз не тревожит. Найдя чашку, оброненную человеком, водят по дну кривым страшным пальцем: «Отверстия нет», потом переворачивают: «И дна нет».

– Ты кто? – крикнул я.

Сгорбленная тень затаилась.

Лесная дева, подумал я. Может, повесить потные штаны в кустах? Однажды в Абхазии это получилось, значит, и здесь получится. Сама придет. Подружимся. Привезу деву в Питер. Прямо на «Интерпресскон» – на конвент фантастов. Саша Сидорович с дерева упадет, когда такую увидит. Познакомлю деву с Борисом Натановичем Стругацким. С ним лесная разговорится, главное, не оставлять ее потом с некоторыми писателями. Пусть лучше говорит с Борисом Натановичем. Потом в родном лесу под Большой лиственницей, собрав зверей и соплеменников, будет рассказывать, как Борис Натанович, деликатно посвистывая и постанывая на языке лесных, указал ей на то, что жизнь потихоньку налаживается…

– Ты кто?

Нет ответа.

Я готов был вернуться к лодке.

Холодок страха пóтом заливал спину.

Я чуть не заорал, когда впервые за последний месяц вдруг затренькал, задергался в кармане спутниковый телефон. Или я вышел из некоей мертвой зоны, или Роальд наконец решил дать мне ценные указания.

«Что ж ты, сука…» – заорал я, включая кнопку входа.

Но откликнулась Архиповна: «Ой, ты чего?»

«Напугала!» – выдохнул я с облегчением.

«А ты ждешь звонка?»

«Конечно».

«От кого?»

«От Роальда».

Я так понял, что Архиповна опять не могла уснуть в Пекине.

Валялась там на многих мягких подушечках. Стонала непристойно: «Ох, ты бы видел меня, Кручинин… На мне только шелк… Я сама вся китайская…»

Связь внезапно прервалась.

Я вытер вспотевший лоб. Если поймаю лесную, непременно привезу в Питер. Володя Ларионов влюбится в деву. Етоев тоже. Он вепс. Этим все сказано. И Коля Романецкий зря говорит про аллергию. У одной девушки, например, была аллергия на мужскую сперму, вот это фокус! А если впереди болото, подумал, вернусь. Если гнус навалится, сбегу к реке. У воды всегда надежнее. Кстати, Антон запросто мог воспользоваться рекой, может, не потерялся он, может, сознательно кочует. В деревне ведь о нем никто не говорит как о покойнике. «Еду и выпивку для горстки подлецов!» Это он хорошо придумал. Войду в Питере в бар под руку с мохнатой Пукающей коровой.

За сухими елями снова мелькнула тень.

– Кто ты? – крикнул я в темный еловый сумрак.

– Я… я… я… – ответил заикающийся голос.

18

Оказывается, меня ждали.

Заика только прикладом меня не подталкивал.

«Ш-ш-шляются… Выт-т-таптывают… Т-т-траву вытаптывают…»

Никакой травы под ногами не наблюдалось. Шуршала перепрелая хвоя, заика покрикивал: «П-п-пошевеливайся!» Многолетнее соседство с бывшим лагпунктом не прошло для деревни даром. Я даже начал подозревать, что заика представляет не что иное, как определенные силы.

Но он вывел меня к заимке.

Небольшая изба. Срублена в лапу.

Нижние венцы из лиственницы. Вечная изба.

Внутри нары и железная печурка с трубой, выведенной в оконце.

А на низких нарах сидел брат Харитон. Кажется, он обрадовался, увидев меня, черные усики дрогнули. «Видишь, – легко одобрил, – как дух в тебе бродит». Светлые кудри путались с волосами прижавшейся к нему Евелины. Ничего на свете мне не надо. В распущенном состоянии волос у Евелины оказалось так много, что все плечо Святого покрывали длинные рыжеватые пряди. Меня толкнули на скамью, намертво пришитую к полу и к стене железными скобами. Потрескавшееся стекло в оконце с трубой совсем запылилось, было непрозрачно, зато дверь настежь.

Заика буркнул: «Я т-т-тут рядом». И вышел.

«Ты, пацан, с какого раёна?» – опять хохотнул вдали сыч.