Школа хороших матерей

— Камеры повсюду, Хелен. В наших телефонах есть камеры. Наши телефоны нас подслушивают. Может быть, и в этот момент нас кто-то подслушивает.

— Возможно, им не нужны камеры, если отцов всего пять.

— Их не пять — больше. Наверняка больше.

— Сомневаюсь, — говорит Хелен. — А что насчет нас? Кто, ты думаешь, уйдет первым?

— Уйдет в смысле умрет?

— Нет, откажется от учебы.

Фрида поворачивается на бок, смотрит на стену. Она думала об этом. Она считает, что кто-нибудь из белых женщин среднего возраста. Кто-то, может быть, делает ставку на нее. Она говорит, что все они должны вернуть себе своих детей.

— Может быть, некоторым из них не следует этого делать.

— Хелен, не говори этого. Никогда больше не говори. Я бы никому такого не пожелала. Разве нет? Ты думаешь, кто-то заслуживает, чтобы его отправили сюда? Черт! Извини. Я не жалуюсь. Никому не говори, что я это сказала.

6

Матери объявляют о своем появлении шуршанием ткани. Комбинезоны громадные, бесполые, они инфантилизируют тех, кто их надевает, и вызывают целый хор сетований, пока женщины идут на завтрак. Матери хотят форму получше, более удобные ботинки. Они хотят полотенца помягче, побольше лосьона, других соседок по комнате, отдельные комнаты, больше времени на душ, занавески на окна, замки на двери. Они хотят, чтобы им вернули детей. Они хотят домой.

Когда они проходят мимо каждого здания, загораются прожектора. Фрида держит свои мысли при себе. Она, волоча ноги, проходит в столовую, думая, что, вероятно, то же самое должны чувствовать астронавты, высадившиеся на новой планете. Когда сегодня утром зазвучал звонок, она понятия не имела, где находится.

Она ставит на свой поднос тарелку с овсянкой, чашку кофе, чашку молока, кладет два тоста, яблоко сорта грэнни смит. Еда вроде бы полезнее и свежее, чем вчера вечером. Это будет ее первый настоящий завтрак за несколько месяцев. Она заставит себя съесть его целиком. Она надеется, что женщины в розовых халатах заметят ее. Может быть, если бы она ела нормально этой осенью, больше готовила, наполняла холодильник, ей было бы проще создать благоприятное впечатление о себе. Она медлит со своим подносом, сожалеет, что не разбудила Хелен, когда зазвучал звонок. Никто не удивляется тому, что матери разделились по расовому признаку. Есть столики с черными матерями, столики с латиноамериканками, белые матери сидят по двое и по трое, есть несколько одиноких волчиц.

Увидев, что Фрида направляется к пустому столу, миз Гибсон подталкивает ее к группе молодых черных матерей.

— Время еды нужно использовать для создания сообщества, — говорит миз Гибсон.

Эти матери, похоже, крутые девчонки. Некоторые из них удивительно привлекательны. У них вовсе не изможденный, вовсе не побежденный вид, как у некоторых женщин постарше. Как у Фриды. Некоторые смотрят на нее испепеляющим взглядом. Одна что-то шепчет, прикрыв рот ладонью.

Щеки Фриды горят. Она садится, высыпает пакетики сахара на свою овсянку.

Мать, сидящая по другую сторону стола, жилистая молодая женщина с почти выбритой головой, широко расставленными глазами и бесцеремонными манерами, приходит Фриде на помощь. Она точная копия Лорин Хилл[6] в начале карьеры, впрочем, Фрида ни слова не говорит об этом сходстве. Мать, вероятно, слишком молода, чтобы понять сравнение.

— Лукреция. Угроза насилия.

— Фрида. Небрежение и оставление в опасности.

Они обмениваются рукопожатием.

— Привет, Фрида, — бормочут матери, не поднимая глаз.

— Фрида типа Фрида Кало? — спрашивает Лукреция. — Она одна из самых моих любимых художниц. Обожаю ее стиль. Я несколько раз на Хэллоуин одевалась, как она.

— Моя мама нашла это имя в справочнике имен. Она выбирала между «Фрида» и «Айрис».

— Ну, ты никакая не Айрис. Я это говорю как комплимент. Я тебя буду называть Фрида Кало, ладно? А ты меня называй Лу.

У Лукреции легкий смех, который словно принадлежит более крупной женщине. Воротник у ее формы поднят, а когда она говорит, прикасается к ее загривку. Она сообщает Фриде, что подстриглась перед тем как ехать сюда, решила, что так будет легче, но с такими короткими волосами чувствует себя как голая. Короткие волосы без сережек плохо.

— А ты что делала? — спрашивает Фрида.

— С моим ребенком?

— Нет, чем занималась? Где работала до этого?

Улыбка на лице Лукреции становится натянутой.

— Я преподавала во втором классе. В Джермантауне.

— Хорошая работа.

Фрида хочет спросить, вернется ли Лукреция в школу на следующий год, но за столом уже снова начали шептаться. Теперь об охранниках и женщинах в розовых халатах. О своих соседках по комнате. О том, что они скучают по родителям, по сестрам, по любовникам. О телефонных звонках детям. О дурацких растениях повсюду в кампусе.

Если у школы есть деньги на ландшафтный дизайн, то неплохо бы и температуру в помещениях повысить. Они должны позволить матерям носить контактные линзы. Им должны предоставить комнаты на одного.