Школа хороших матерей

Она смотрит на его безымянный палец на левой руке, но потом вспоминает, что украшения у них отобрали. Придется ненароком спросить. Эммануэль замечает, что она покраснела.

— Почему тебе жарко, мамочка? Ты болеть?

— Все хорошо, — говорит Фрида.

Таккер тоже зарделся. Правильная реакция, думает Фрида, когда знакомишься с человеком в тюремной форме у тента с голубой едой.

Тут голубые хот-доги, печенье, дольки арбуза, сэндвичи с мороженым, фруктовый лед. Первыми должны поесть куклы. Фрида и Таккер ведут своих кукол-«детей» в пустой уголок под тентом. Самосегрегация родителей приводит в уныние. Отцы-латиноамериканцы пристраиваются к матерям-латиноамериканкам. Одинокий белый отец пятидесяти с хвостиком лет нашел тройку белых женщин среднего возраста. Его кукла-подросток выглядит очень напуганной.

Лесбиянки держатся особняком. Фрида и другие матери, занятые межрасовой социализацией, особенно белые матери, флиртующие с чернокожими отцами, удостаиваются сердитых взглядов. Фрида чувствует себя виноватой, но если Роксана или кто-то еще начнет к ней прикапываться, она скажет, что Таккер просто стоял перед ней в очереди и с ее стороны не было никакого проявления ее принадлежности к белой культуре. Большинство отцов-латиноамериканцев и чернокожих слишком молоды, большинство белых отцов вызывают неприязнь. Азиатов нет.

Губы Эммануэль и Джереми синеют. Таккер и Фрида разговаривают о своих куклах — становятся ли они в присутствии чужих людей стеснительными, как они вели себя сегодня утром, как они обычно ведут себя в классе. Даже во время разговора про голубую еду она с удивлением обнаруживает, что чувствует себя с ним в безопасности, что ей нравится его низкий голос. Нравится, как он ее слушает. Она выясняет, кормят ли отцов лучше, чем матерей, не дают ли им больше приватности, посещают ли они психолога по пятницам и дают ли им уборочные задания по воскресеньям, как они отпраздновали День отца, не было ли у них любовных увлечений, травм, самоубийств, исключения из школы.

— У нас одно случилось. Я имею в виду одно самоубийство. — Она не добавляет, что, возможно, она будет следующей.

— У нас ничего подобного, — говорит Таккер. — Сочувствую. Примите мои соболезнования.

— Я ее не очень хорошо знала. Наверное, я недостаточно опечалена. Но здесь трудно что-либо чувствовать.

Она признает, что из-за собственного безразличия чувствует себя эгоисткой.

— Вы не похожи на эгоистку, — говорит он.

Фрида улыбается.

— Вы меня не знаете.

Таккер весело отвечает на ее вопросы о школе отцов: никаких уборочных бригад, скан мозга был, разговоры с психологом раз в месяц, что такое разговорный кружок, не знает, про романы не слышал. Несколько драк было, но никого не исключили. Поломки были, но ни одна кукла не умерла. Они могут разговаривать с семьями в течение часа по воскресеньям. Никто из них не лишался привилегий. Психологи считают, что отцам важно оставаться в жизни их детей. По большей части люди дружелюбные.

Таккер обзавелся друзьями.

— Из всех слоев общества.

Фрида жалеет, что задала этот вопрос. Она закатывает и раскатывает рукава своей формы, глубоко вздыхает. Если бы она могла каждое воскресенье говорить с Гарриет, как обещали, то этот год был бы совсем другим.

Она ждет, что он будет спрашивать про материнскую программу обучения. Но он не спрашивает, и она говорит:

— А вы про нас не хотите узнать?

— Извините. Мы не очень часто говорим о женщинах. Неужели мы должны это обсуждать? Я не хочу говорить об этом месте. У нас выходной. Расскажите о себе.

— Правда? А почему?

На лице Таккера недоумение.

— Мне интересно узнать о выживании человеческого духа. Расскажите мне о вашем духе, Фрида.

— Я не знаю, позволено ли моему духу говорить с вами.

— Ваш дух уже занят?

— Определенно. График встреч заполнен. Я суперпопулярна.

— Неудивительно — девушка вроде вас.

Он хочет знать о ее прежней жизни. Где она выросла, в каком колледже училась, где жила в Филли, где работала. Его искренность вызывает у нее вопрос: уж не христианин ли он? Она хочет понять, что с ним не так. Он кажется естественным с детьми. То же самое она когда-то подумала о Гасте.

— Я скучаю по моим книгам, — говорит он.

— Я скучаю по чтению новостей. Помните, сколько времени мы прежде тратили на это? Вам теперь это не кажется нелепым? Не могу дождаться стрижки. Мне не хватает челки. Она закрывает морщины на лбу. У меня такие жуткие морщины над бровями. Видите? Я не могу сама подстричься, вид будет как у сумасшедшей. И просить тоже никого не хочу. Не стоит так сильно обнажать лицо.

— Почему? У вас приятное лицо.

Фрида снова краснеет. Она благодарит его, утверждает, что не напрашивалась на комплимент. А он и не подумал, что напрашивается. Это самый длинный ее разговор за долгое время, если не считать беседы с Мерил и Роксаной. Ей нравится говорить с человеком ее лет. Она помнит, как рассказывала друзьям о Гасте после их знакомства. «Он задавал мне вопросы, — сказала она. — Слушал меня». Такое в Нью-Йорке редко случается.

Эммануэль и Джереми играют под столом, а их родители едят человеческую еду и сравнивают свои проступки.