Шок новизны

«Мы не должны оставаться в стороне от надвигающихся бедствий, – пишет Бекман в 1920 году. – Мы должны обнажить наши сердца и нервы крикам обманутых людей… единственное оправдание нашего существования как художников, какими бы ненужными и самовлюбленными мы ни были, – это давать людям образы их судьбы». Для этого надо жить в городе и преодолеть экспрессионизм более прочным, «объективным» взглядом на жизнь, вытеснить экспрессионистскую жалость к себе состраданием к жертвам истории. Ссылаясь на Ван Гога, Брейгеля, Сезанна и Маттиаса Грюневальда, Бекман восхвалял «искусство пространства и глубины» как единственно пригодное для передачи социальных смыслов: «Я никогда не отойду от полных объемов. Никаких арабеск, никакой каллиграфии, а только полнота, скульптурность». Несколько уплощенное пространство таких работ, как «Ночь», пожалуй, не дает им зазвучать столь же резко, как эти слова. Бекман заковал неистовство своих образов в малоподвижные, статичные структуры (в данном случае опоры, столешницы, торсы, конечности): торчащие из плоскости картины окоченелые, удлиненные формы – как, например, нога повешенного в левой части – или преувеличенное сжатие переднего и заднего планов, которые создают в его работах атмосферу тесноты, из-за чего сплющенный объем немецких готических алтарных образов – как и их беззастенчивый садизм – становится иконографией современных крестов и распятий. «Ночь» рассказывает о насилии в ходе безуспешных левых бунтов в Германии, и не случайно человек в пальто и кепке в правой части картины так похож на Ленина. Напряжение этой работы во многом держится на заурядности действующих лиц – как, например, человек с трубкой, деловито заламывающий руку повешенному. Это блестящий синтез традиционных знаков страдания (включая общую готичность фигур, будто бы вырезанных из дерева) и ощущения угрозы со стороны артефактов современности. Раскрытая пасть граммофонного раструба вселяет не меньший ужас, чем «Крик» Мунка.

Макс Бекман. Ночь. 1918–1919. Холст, масло. 133×154 см. Художественное собрание земли Северный Рейн – Вестфалия, Дюссельдорф

Бекман – предел северной (по большей части немецкой) чувственности, в отличие от южной (преимущественно французской), в период между войнами. Его искусство, не имевшее ничего общего со вкусами Парижа и французской культурной империи, отвергали как истерическое, «литературное», замусоренное неправильными чувствами и недостающее правильных. По сей день любая искусствоведческая теория, занимающаяся только формальными качествами и не обращающая внимания на символические и моральные смыслы, не знает, что делать не только с Бекманом, но и с экспрессионизмом вообще – если, как мы вскоре убедимся, речь не идет об экспрессионизме абстрактном или (желательно) американском. Несмотря на то что зачинателем экспрессионизма следует считать Ван Гога, во Франции он не прижился. Здесь у этого движения был лишь один по-настоящему яркий представитель – язвительный и неуверенный в себе еврей из литовского штетла Хаим Сутин (1894–1943).

Хаим Сутин. Вид Сере. 1922. Холст, масло. 74×75 см. Музей искусств, Балтимор. Дар миссис Симонн

Хаим Сутин. Туша быка. 1925. Холст, масло. 116,2×80,6 см. Музей искусств, Миннеаполис