Шок новизны

Пусть другие медиа уже не влекут к себе художников с той силой, с какой влекли вплоть до конца 60-х, но они не перестали воздействовать на искусство или на то, как его воспринимает публика. Тем не менее все, похоже, согласны, что в прямом противостоянии с массовой культурой живопись одержать победу не способна. Ей никогда не достичь характерных для телевидения и массовой печати живости, охвата и узнаваемости. Миф поп-арта отчасти и состоял в том, что живопись еще отвоюет былые позиции и вновь займет то привилегированное положение, которое она занимала вплоть до конца XIX века и взрывного роста «коммуникаций» в XX веке (идею эту в явном или неявном виде разделял практически весь авангард – пока этот авангард вообще существовал). Люди верят тому, что они видят на фотографиях, в кино или даже по телевизору, однако вряд ли кто-нибудь станет утверждать, что извлекает из созерцания произведений искусства жизненно необходимые моральные смыслы или фактические сведения. Искусство – штука незаметная, хоть и дорогая, если сравнивать с медиа. Оно сводится к каким-то вибрациям в музее, оно увлечено нюансами, не имеющими никакого «объективного» значения. Даже в качестве религии оно несостоятельно. Однако стоит искусству отказаться от притязаний на серьезность, оно гибнет, а пространство для свободного мышления и нерегламентированного чувствования оказывается утраченным. Поп-арт немало сделал для того, чтобы обесценить эти притязания, неустанно повторяя, что смысл сводится к способу его подачи. В конце концов этот лозунг стал значить одно, и только одно: то, что говорило искусство, больше не имело никакого значения. Этого, очевидно, было недостаточно: человек по природе своей – существо, выносящее суждения, и даже в культуре, столь катастрофически расколотой и раздробленной, как наша, все равно остаются проблемы выбора, вкуса и моральной ответственности за картинки, которые ты производишь. На самом деле эти проблемы становятся только жестче. Но авангард – в том виде, в каком он некогда определил себя (как совесть западного среднего класса), – разбился именно об эту скалу: он перестал главенствовать в вопросах, связанных с этой ответственностью.

Глава VIII. Будущее, которое было

О 70-х годах в искусстве редко кто вспоминает с ностальгией – это время не оставило после себя «типичных» образцов. Кто будет сожалеть о беззлобном травоядном плюрализме и разбитых радикальных надеждах этого не слишком яркого десятилетия? Это время не породило никаких движений. Последние – главным образом поп-арт – остались в 60-х. Движения воспрянут, с шумом и яростью, уже в 80-е под знаком постмодернистской переработки всего и вся: неоэкспрессионизм, питтура кольта, нео-гео и т. д. и т. п. А в 1975-м все «измы» казались архаизмами, а о «движениях» можно было услышать исключительно от биржевых брокеров – да и те говорили о них с печалью и томлением. 60-е лепили звездных художников с неуемностью ребенка, которому в руки попался пакетик с блестками. Растущие рынки 80-х превратят этот процесс в фарс. Но в 70-х никаких новых звезд в искусстве не было – за исключением угрюмого морализатора Бойса в Германии.

В 60-е годы отзвуки старых авангардных баталий еще можно было различить в конфронтации между мейнстримом и медийным искусством, и последнее в конце концов победило. 70-е были куда многообразнее: вдруг обнаружилось, что места хватит всем, и феминистские лоскутные одеяла стали мирно сосуществовать со стилизациями под Пуссена; идея мейнстрима, которую так любили критики-формалисты, рассыпалась в прах. Мало того, когда арт-рынок, в силу экономического спада, оказался неспособным поддерживать маниакальные формы звездности, вскормленные 60-ми и доведенные до совершенства уже в рейгановское десятилетие бесчестья и низости, исчезла и сама идея авангарда.