Шок новизны

Поль Сезанн. Яблоки, бутылка и спинка стула. 1902–1906. Бумага, акварель, карандаш. 45,8×60,4 см. Галерея Института Курто, Лондон

Поздние акварели Сезанна – самая радостная часть его наследия. В них нет (и, конечно, не могло быть) ощущения тотального порядка и кропотливого наложения красок его масляной живописи. Это быстрая техника, и Сезанн пользовался ею, чтобы зафиксировать свои первые встречи с определенным мотивом; мы почти видим быстрые мазки красного, желтого и голубого, высыхающие на прованской жаре, так что можно сразу же писать поверх них. Акварели позволяли Сезанну фиксировать аспекты пейзажа, недоступные менее воздушным техникам: туманный радужный свет, проблески далей по утрам, неуловимые серебряные тени в оливковой роще из-за того, что листья сначала поворачиваются к солнцу более темной верхней плоскостью, а потом белесой нижней.

Эти этюды хорошо отражают общее направление движения молодых французских художников. Начиная с начала 80-х в передовом французском искусстве появляется необычайное буйство цветов. Цвет всегда был связан с природой, однако теперь он стремится к насыщенности, не свойственной обычному видению. Это было движение на юг от Парижа – к Провансу и Лазурному Берегу. По сути, произошло вот что: художники искали пейзаж, рождающий те ощущения, которые они хотели усилить. Бегство Ван Гога в Арль в 1888 году было частью этого общего движения, «потому что, – писал он в письме брату Тео, – не только в Африке, но уже за Арлем – повсюду встречаешь великолепные контрасты красного и зеленого, голубого и оранжевого, серно-желтого и лилового. Каждому подлинному колористу следует побывать здесь и убедиться, что на свете существует не только такая красочная гамма, какую видишь на севере»[39]. Поль Синьяк, самый талантливый последователь Сёра, в 1892 году поселился в тогда еще девственной рыбацкой деревушке Сен-Тропе, где в 1904 году принимал в гостях Анри Матисса; в 1905-м Матисс и Андре Дерен отправились на пленэр в Коллиур и дальше по побережью в сторону Испании. Все они искали более чистого восприятия природы и хотели открыть особый вид хроматической энергии – цвет, охватывающий душу в целом, который можно было бы положить на холст. Не считая Ван Гога (см. главу VI), дальше всех в поисках независимого символического цвета и в деле его освобождения в искусстве продвинулся выдающийся позёр и странник Поль Гоген (1848–1903).

Горе художнику, которого заприметили в Голливуде. Благодаря Энтони Куинну каждый хоть что-то знает о Гогене: классический отщепенец, бросивший карьеру в банке ради живописи, взбесившийся на своего одноухого дружка Винсента в открытом холодным ветрам желтом доме в Арле и бросивший жену (причем очень симпатичную и терпеливую женщину, а не какую-нибудь сухую и властную антимузу из бульварных романов) ради легкодоступных объятий таитянок. Гоген был первым французским художником, попытавшимся найти земной рай за пределами Франции (если отбросить африканские путешествия романтиков XIX века), однако он никоим образом не был первым европейским художником, оказавшимся на Таити. Рай в южных морях был разработанной темой европейского искусства еще за сто лет до Гогена. Почти сразу после того, как в 1767 году капитан Уоллис открыл Таити, этот остров стал изображаться исследователями (и их читателями) как рай до грехопадения – «достойный карандаша Буше», как выразился французский путешественник Бугенвиль, приплывший в залив Матавай годом позже, – с темнокожими полинезийскими нимфами, «чья внешность божественна, будто сама Венера явилась фригийскому пастуху». Это было паломничество на остров Цитера по-настоящему – причем особую остроту ощущениям придавало предшествующее шестимесячное пребывание в море без женщин.

Впервые Таити стал писать шотландец Уильям Ходжес, попавший туда вместе с капитаном Куком в 1769 году. (Вернувшись в Англию, он, в отличие от Гогена, благоразумно оставил живопись ради работы в банке.) К концу XIX века образ благородного дикаря, живущего в блаженной невинности на лоне щедрой природы, стал одной из главных фантазий европейской мысли; Таити же рассматривался как подтверждение тому, что такие дикари существуют. Кроме того, этот рай был французской колонией – с почтой и прочими удобствами, так что, когда надоедала диета из плодов хлебного дерева и джекфрута, всегда можно было перейти на консервированные сардины и божоле, что Гоген и сделал, тем самым ввергнув себя в финансовую катастрофу.