Вскоре к таким же выводам – хотя и другим способом – пришел Клод Моне. Умри он в том же 1891 году, что и Сёра, то остался бы в истории ключевой фигурой импрессионизма, но его значимость как модерниста была бы значительно меньше. Ни один импрессионист не обращался с поверхностью пейзажа более изысканно. Он писал деревья, море и небо так же, как Ренуар – женскую кожу. При этом до своего пятидесятилетия Моне создал не так много работ, которые бы отличались непрерывностью мысли и аналитическим спокойствием в матрице удовольствия, которые свидетельствуют о величии художника. К 1880 году Моне начал сомневаться в импрессионизме как движении, ведь даже второсортный художник мог с легкостью обучиться импрессионистским трюкам. Моне хотел пойти глубже, показать фундаментальные взаимодействия между глазом и разумом.
Преследуя эту цель, в 1888 году он начинает писать серию с одним и тем же мотивом. Возможно, на эту мысль его натолкнули японские гравюры, которые циркулировали среди парижских художников и из которых те черпали множество сюжетов. Вероятно, Моне вдохновили «Сто видов Фудзи» Хокусая. Так или иначе, в 1891 году Моне выставляет свою первую живописную серию – 15 картин стогов сена, настолько бесформенных, насколько это вообще возможно для созданных человеком объектов. В своем выборе натуры Моне в чем-то близок Курбе, написавшему связку хвороста, расположенную так далеко, что, пока он ее писал, не мог разобрать, что это такое. Стога сена – нейтральные приемники света. Однако именно в этом Моне и видел их смысл, потому что он хотел показать пятнадцать вариантов из бесконечного числа световых эффектов одного-единственного мотива в разное время суток и при разной погоде. Каждый стог должен был стать одновременно образцом чего-то обыденного и бесконечного, способного заполнить собой все способности человеческого глаза к наблюдению и различению. «Увидеть мир в песчинке и небо в полевом цветке».
Наделив стога волшебными цветами, как будто это витражи, Моне перешел к готическому собору и написал его так, будто это стог сена. В 1892 году он снял комнату напротив Руанского собора и сделал около двадцати картин с его фасадом в разном свете. Разумеется, в выборе натуры не было ничего религиозного; Моне не был набожным французом. Никогда еще строение, столь именитое в веках, не изображалось так решительно современно, никогда еще к столь известному религиозному объекту не относились так по-светски. До сих пор ощущается нечто тревожное в той легкости, с какой Моне обходится с Руанским собором, – будто это тополь, стог сена, лужайка; тем самым он дает понять, что сознание важнее любой религии. На «Соборах» краска будто бы стекает, как тающее мороженое. Эта плотность рассеивает атмосферу: фасад теперь не купается в воздухе, а покрыт коркой краски. Работая сериями, Моне объявляет, что его предметом является не вид, а акт ви́дения – умственный процесс, разворачивающийся в субъекте, постоянно изменяющийся и не имеющей окончательной формы. Такой анализ невозможно проводить на враждебном или неприятном материале – он бы слишком отвлекал. Мотивом надо
Клод Моне. Руанский собор. Утренний эффект. 1894. Холст, масло. 106×73 см. Лувр, Париж
Сад Моне развивался в два этапа. Сначала был цветник перед домом. В 1893 году, когда художнику уже было за пятьдесят, он начал работать над второй частью – прудом, воду для которого предполагалось брать из притока Сены Рю. Местные власти чуть было не запретили ему эту затею, опасаясь, что из-за изменения русла Рю оставит без воды фермеров ниже по течению. К счастью для истории искусства, в итоге строительство разрешили. Рю прошла через сад, который постепенно принял окончательную форму – с лилиями, ирисами, плакучими ивами и увитым глициниями Японским мостиком. Этот сад стал натурой для самых главных картин Моне.
Клод Моне. Тополя. 1891. Холст, масло. 81,9×81,6 см. Метрополитен-музей, Нью-Йорк. Приобретено по завещанию миссис Г. О. Хэвемайер