Шок новизны

XIX век не изобрел искусства наслаждения, но существенно его разнообразил. Прав был Талейран, наполеоновский министр иностранных дел, когда говорил: кто не жил до Французской революции, не знал сладости жизни. Для богатых это было именно так: принцип удовольствия в искусстве XVIII века принадлежал только одному классу – аристократии. Центральным образом просвещенного удовольствия в живописи была пастораль: группа людей развлекается на открытом воздухе, на зеленых лужайках приятного пейзажа, у фонтана, под арками из деревьев, обнаженные или нарядно одетые. Культура рисуется перед своей противоположностью – Природой. Эти идеализированные пикники впервые появились в венецианской живописи XVI века у Джорджоне и Тициана. Они стали свидетельством того, что лесные страхи средневекового мира наконец отброшены; Природа теперь доброжелательна, к ней можно приближаться – по крайней мере, символически – без содрогания. Именно в пасторали древние образы рая как закрытого сада, со стенами и беседками, – защищенного от демонических сил неприрученной природы – объединяются с вторичными образами Природы как собственности, принадлежащей тем, для кого она становится фоном. «Сельский концерт» Джорджоне – одна из первых картин в истории искусства, где люди просто наслаждаются собой, там нет действия, есть только состояние. В XVII веке мы находим этот идеал удовольствия у Рубенса, а в XVIII веке у Антуана Ватто он превращается в féte champêtre[36], самый яркий пример которого – «Паломничество на остров Цитеру». Стоянка на острове Венеры закончена, гости возвращаются на корабль, то есть к реальной жизни; пушистые деревья, тускнеющее небо, каждая складка и оборка на шелковых одеждах в наступающих сумерках превращаются в последние воспоминания об удовольствиях, немного печальных оттого, что они вот-вот закончатся. Но если Ватто с его неповторимым чувством хрупкости и мимолетности был Моцартом этого жанра, то множество художников помельче сделали его стандартом придворного декора, и хотя к 70-м годам XVIII века fête champêtre стал тривиальностью, его вполне можно было сочетать с другими жанрами. Томас Гейнсборо объединил его с парадным портретом: «Мистер и миссис Эндрюс» (ок. 1750) – это богатые супруги, которые созерцают Природу, вполне уместившуюся в их владениях. Фигуры на фоне пейзажа, их одежда и владения – все эти объекты представляют класс, собственностью которого является эта живопись. Это всегда было нормой в искусстве, однако через несколько десятилетий после Французской революции в Европе появился новый правящий класс – буржуазия. Его представители захотят, чтобы художники документировали их существование и изображали их развлечения: не пикантные позы маркизы де Помпадур на качелях, а свою жизнь и жизнь своих детей.

К победившему среднему классу принадлежали не только консервативные, но и вполне передовые художники конца XIX века: Эдуард Мане, Эдгар Дега, Огюст Ренуар, Клод Моне. Первая выставка импрессионистов прошла в 1874 году, и в течение последующих ста лет это направление оставалось одним из самых популярных в искусстве, хотя поначалу критики говорили, что от такого ужаса у беременных случаются выкидыши. Тяга к импрессионистской живописи сильна и по сей день, хотя импрессионизм изображает мир утраченный, досовременный, мало похожий на нынешнюю культуру.

У обеих тенденций есть общая причина. Около 1870 года область живописуемого удовольствия резко расширилась. Импрессионисты увидели удовольствие в вещах, которые могли себе позволить совсем не богатые люди, они брали эти образы из собственной жизни. Ренуар и Моне, Сислей и Кайботт, Дега и Писсарро были не похожи друг на друга как художники и по-разному воспринимали мир не только технически, но и нравственно: ренуаровские розовощекие jeunes filles en fleur[37], например, имеют мало общего с женщинами у балетного станка или гладильного стола, которых с холодным вниманием писал Дега. Однако в широком смысле все эти художники одинаково чувствовали, что изображения жизни в городе и деревне, в кафе и лесу, в салонах и спальнях, на бульварах, пляжах и берегах Сены могут стать образами рая, цветущим миром, излучающим только покой. На этот мир можно смотреть с иронией, но никогда – с отчаянием.