Шок новизны

«Герника» стала последней великой исторической картиной, а также последней значительной модернистской картиной на политическую тему, которая пыталась изменить отношение людей к власти. После 1937 года появилось несколько произведений искусства с политическими коннотациями – это некоторые работы Йозефа Бойса или «Элегии об Испанской республике, номер 34» Роберта Мазервелла. Однако сама идея, что художник создает с помощью картины или скульптуры общественно значимые образы и таким образом меняет политический дискурс, ушла – и, видимо, ушла навсегда – вместе с рожденным в XIX веке идеалом художника как общественной фигуры. Политическую речь у искусства перехватили средства массовой информации. Когда Пикассо создавал «Гернику», регулярное телевещание в Англии существовало всего год, а во Франции телевизор был лишь у немногих специалистов по электронике. Во всем Нью-Йорке телевизоров насчитывалось тысяч пятнадцать. Телевидение было еще слишком сырым, слишком новым, чтобы вызывать доверие. День, когда большинство жителей капиталистического мира будут формировать свои политические взгляды на основании того, что им покажут по телевизору, наступит лишь поколение спустя. К концу Второй мировой войны роль «военного художника» практически свела на нет военная фотография. Чему вы больше поверите: рисунку истощенного тела в канаве, в духе плохого немецкого экспрессионизма, или неопровержимым фотографиям из Берген-Бельзена, Майданека и Освенцима? Оглядываясь назад, понимаешь, что художники веймарской Германии и ленинской России жили во времена неразвитых средств массовой информации, и поэтому они еще могли искренне и без ложной скромности верить в то, что искусство может нравственно влиять на мир. Сегодня от этой идеи отказались, но так и должно быть в обществе эпохи массмедиа, в котором основная социальная роль искусства – быть инвестицией, или, попросту говоря, новым золотом. У нас есть политическое искусство, но нет действенного политического искусства. Художник должен быть известным, чтобы его услышали, однако чем он известнее, тем «ценнее», то есть ipso facto безобиднее, его работы. И для политиков сегодня искусство не более чем музыка в супермаркете – приглушенный фон для власти. Если бы Третий рейх простоял до наших дней, молодежь из Внутренней партии[35] не интересовалась бы старомодными работами Альберта Шпеера или Арно Брекера, гитлеровского скульптора-монументалиста, а выстраивалась бы в очередь к Энди Уорхолу за портретом, сделанным трафаретной печатью. Трудно называть хоть одно произведение искусства, про которое кто-то мог бы сказать: «Оно спасло жизнь одного еврея, вьетнамца, камбоджийца». Возможно, существуют такие книги – но не картины и не скульптуры. В отличие от нас, художники 20-х годов верили, что такое произведение искусства возможно. Может быть, все дело в их наивности. Но даже если так, нам ее очень недостает.

Глава III. Пейзаж удовольствия

Одна из задач искусства – примирять нас с миром, причем не через протест, иронию или политические метафоры, а с помощью экстатического созерцания удовольствия на лоне природы. Художники регулярно показывают нам вселенную, в которую бы мы без колебаний переселились. Это мир не как он есть, а каким его хотят видеть наши измученные чувства – не враждебный и равнодушный, а полный смысла: земной рай, врата в который не открываются одним лишь фактом нашего рождения.