Шолохов: эстетика и мировоззрение

«Герои» и персонажи русской революции, взяв крайне много у Достоевского и Толстого в смысле отрицания несправедливой действительности, защиты «молчаливого большинства» общества, борьбы с тем крайним индивидуализмом человека, который приводит его к «разврату» и игнорированию жизни других людей, не смогли по причинам культурно-идеологического характера взять у русских гениев другое – опору на моральность и нравственность человека не в абстрактном – коммунистическом – духе, а в самом прямом христианском, евангелическом. Инерция и идеи отрицания не были уравновешены идеями утверждения, позитивности в человеческом, гуманистически-индивидуальном смысле.

Русская революция, совершая свои преобразования во имя блага и счастья большинства, не разглядела в этом большинстве «набор» индивидуальностей, субъектов. Толстой в «роевом» соединении в с е х ясно различал не только князя Андрея с Пьером Безуховым, но и Платона Каратаева, Тихона Щербатого, Алешу Горшка; Достоевский, разложив на мельчайшие элементы эгоистическую душу отдельного человека, всегда видел и показывал, как образец, фигуру другой л и ч н о с т и – Христа.

Идеи русского Возрождения, будучи разработанными в XIX веке с удивительной временной интенсивностью, реализовавшись в творчестве основных русских гениев, не смогли по ряду причин как временного, так и ментального свойства, победить архаичность русского общества, взрыхлить сознание русского народа до такой степени, чтобы индивидуальное предстояние перед жизнью и Богом, ответственность за все, совершаемое в жизни, стало альфой и омегой русского человека. Увы, этого не произошло. Вины Толстого и Достоевского в этом нет.

Все это привело к тому, что мы можем обозначить как гуманистическое сиротство русской литературы после 1917 года, которая, отказываясь – под невиданным идеологическим давлением – от органических, родовых свойств искусства: проявлять сочувствие и сожаление, любить человека, – должна была создавать или ложный дискурс, воображая, что существует «высшая» форма гуманизма – некий пролетарский гуманизм и, соответственно, носителем данного типа гуманизма является пролетарий, или всячески прятать остаточные связи с гуманизмом прежней русской культуры, которая и не будучи похожей на гуманизм западного образца, породила великолепные образцы гуманности в своих творениях. Оторванность от корней, невозможность, а подчас и нежелание признаться в связях с «проклятой» буржуазной культурой, приводила к искривлению духа, смысла и самой традиции национальной литературы.

Другое дело, что период разрушения заканчивается у любой революции периодом Термидора, и какое-то время спустя начинается собирание оставшихся частей и фрагментов в новое целое, и оно (целое – государство, культура) начинает жить уже по законам, в которых не может не просвечивать то основное, что лежало в ядре прежнего общества, и в измененном виде начинает переходить в новое.

В своем привычном виде гуманизм русской культуры стал возрождаться в 50–60-годы прошлого века, когда и личность человека получила некоторые права на самостоятельное существование. Большой же стиль советской культуры не мог принять существования старого типа гуманизма, так как был ориентирован на некую идеальную модель нового человека и нового же нравственно-психологического содержания его духовной жизни. Практически это выливалось в реализацию нескольких абстрактных догм, не имеющих к идее гуманизма никакого отношения.

Тем-то и велика была «военная» и «деревенская» проза в русской советской литературе, что в лучших текстах этих направлений была воссоздана линия подлинной гуманности русской культуры, идущей от XIX века. Но это означало и прекращение «сиротства»: отцовство было обнаружено, преемственность была подтверждена. Получал права нормальный человек, в общем-то такой же маленький и обиженный властью и государством (один только пример – «Привычное дело» В. Белова), как и прежде, с привычными аспектами гуманизма через сохранение нравственной правды, чувство справедливости и ощущение некой общей (народной) истины, которой необходимо придерживаться, несмотря ни на какие исторические и социальные передряги.

Но в определенном смысле это означало и приближение неизбежного краха мироустройства, которое игнорировало этот архаичный и почти разрушенный в обществе и культуре стереотип гуманизма, и никак не могло породить ничего более определенного в индивидуалистическом плане, чего требовала и требует современная цивилизация. Вернуться к прежнему типу культуры невозможно, но и проинтегрировать в себя новую цивилизацию также не представляется возможным – такова главная коллизия современной русской культуры.

Это порождает ситуацию нового «сиротства» русской культуры – внутри современной цивилизации, с которой она, как ни старается, не может примириться и породниться, сопротивляется ей изо всех сил, и неизвестно, выстоит ли, победит ли?

Литература и примечания