Шолохов: эстетика и мировоззрение

Об этом в свое время саркастически писал Гегель, указывая на то, что подход к идеалу со стороны его «всеобщности» опровергает «представление, будто наилучшей почвой идеала является идиллическое состояние… Какими бы простыми и первобытными ни были идиллические ситуации, как бы ни удаляли их поэты от усложненной прозы духовного существования, именно эта простота представляет столь малый интерес по своему подлинному содержанию, что не может быть признана истинной основой и почвой идеала. Ибо эта почва не содержит в себе важнейших мотивов героического характера, отечества, нравственности, семьи и т.д. и их развития, а вся суть содержания идиллии сводится к тому, что пропала овечка или влюбилась девица» [2, 199-200]. Воссоздание в художественном творчестве через сферу идеала всеобщности, субстанциональности объективного мира, напрямую связанного с основными линиями развития «человека общественного», позволяет видеть сущность идеала не только как совпадение высокой идеи с адекватной ей художественной формой, но как «матрицу» основных координат эстетического воплощения мира во всей его полноте. В этом случае исследователь не может обойтись без суждений о политическом, моральном или же ином аспекте идеала, собственно, эстетического, т.е. нашедшего воплощение в художественной системе писателя.

Как отмечал И. Кант, формирование идеала в художественном творчестве совершается под воздействием определенного целеполагания. Он считал, что высшей целью идеала является человеческий род в его универсальном совершенстве, что человек есть высшая цель развития общества. Социально ориентированные теории добавили к этим суждениям отчетливое понимание, что «сам состав идеала вырабатывался по ходу развития общественной деятельности, т.е. является исторически творимым, т.е. творимым историей» [3, 199].

Эти предпосылки делают необходимым рассмотрение соотношения эстетического идеала с идеалом общественным. Для этого необходимо понимание развития «подпочвы» идеального в искусстве и особенно – в русской традиции.

По существу невозможно понять русскую литературу, особенно ХХ века, без отсылки к тому, что Ю. Хабермас назвал «гибелью Великого освободительного проекта – от Сократа до Маркса» [4, 5]. В своей российской революционной части этот «проект» был во многом трагико-утопической попыткой в очередной раз развернуть ход мировой истории. Христианство предстало первым таким переворотом в развитии европейской и шире – мировой цивилизации не только потому, что оно поменяло имя «единобожия», но потому, что оно открыло «внутреннего» человека, основной матрицей которого явилась моральная рефлексия над собственной жизнью и ее содержанием. Это стало главным потенциалом развития цивилизации европейского (иудео-христианского) образца, поскольку в «подобном» человеке обнаружились новые возможности и саморазвития и особого оформления действительности вокруг себя. Нет слов, это был трудный и сложный процесс, он многократно тормозился разнообразными внутренними и внешними факторами, но подобно тому, как в открытые шлюзы устремляется вода, она уже не может повернуть обратно, и ей остается только углублять русло и усиливать течение. Но это в случае, если источник нескончаем, если на пути потока не возникают разнообразные препятствия, тормозящие течение и подчас искривляющие русло.

Что «христианский поток» стал не таким мощным, как это было несколько сотен лет назад, видно уже по тому, какое количество людей в современных условиях помещают себя вне церкви, по тому, какие изменения претерпела культура, вымывающая из себя остатки христианского мировоззрения. Конечно, внешние факторы подчас говорят меньше, чем факторы внутренние, онтологические. И сейчас мы продолжаем быть участниками великого христианского проекта, суть нашей цивилизации (европейской) до сих пор является замешанной на принципах христианской морали и миропонимания. Но грозные признаки уже налицо. Сама эпоха постмодерна говорит о том, что, по сути, человечество вступило в «постхристианскую» эру.