Шолохов: эстетика и мировоззрение

Мы фиксируем в ходе развития европейской цивилизации разнообразные попытки создания такой большой концепции истории, которая не только бы объясняла случившееся до момента интеллектуальной рефлексии на этот счет, но – главное – определяла вектор движения в будущее и предлагала человеку такую цель, которая оправдывала бы его частное, ограниченное существование. Если, как утверждал Гегель, целью истории является преодоление разрыва между субъектом и объектом, гармонизация отношений между индивидуальным сознанием и объективным бытием во всех его проявлениях, в том числе в формах исторического развития, то целеполаганием человеческого субъекта становится уменьшение разрыва между собой и данной ему реальностью. Этот «зазор» является основным источником трагического состояния мира, данного субъекту. Религиозные формы преодоления такого разрыва были устремлены на расширение внутреннего пространства самого человека, подчас в пренебрежительных формах для объективной реальности, почти ее отрицая или мысля о ней как о несущественном «ничто».

Внешний мир постигается субъектом в разных аспектах. Освоение природы, не законченное, впрочем, до сих пор, не могло стать истинным объектом опредмечивающей деятельности человека по простой причине, что не человек ее создал. Подлинное постижение действительности происходит именно на тех участках, где человек, субъект, оперирует созданной им самим «второй реальностью» – открытым своим внутренним миром (нравственным) в рамках религиозного сознания – и не только, созданием явлений искусства, освоением данного мира в форме естественнонаучного знания, кристаллизацией определенных форм общественной жизни в виде различных объединений и целостностей, от семьи до государства. Но самым загадочным, трудно постигаемым для человеческого субъекта объектом является история, также непосредственно им каждодневно и ежечасно создаваемая. По хорошо известным словам Аристотеля, история (историческое сознание) интересуется тем, «что было», а литература (поэзия) тем, «что могло бы быть». Поэтому великий мыслитель отдавал предпочтение поэзии, поскольку ей было доступно угадывание будущего, и поэтому она является «философичнее и серьезнее истории» [5, 655].

Незашоренное критическое сознание русской советской культуры ХХ века неизбежно выводило исследователей к вопросу об освоении, овладении «ветром истории» в самом глубоком и философском смысле этого слова. Выше мы уже ссылались на слова Д. Лукача о том, что «большевизм предпринял грандиозную попытку “подвига скорого”» [6, 11]. Такого рода ориентация новой социальной общности на преобразование действительности в широком смысле нуждалась – и может быть, первейшим образом – в поддержке со стороны новаторского, оригинального по отношению к предшествующей традиции содержания идеального в принципе и форм разнообразных идеалов в частности. Сама теоретическая постановка этой интеллектуальной и творчески-созидательной проблемы по отношению к историческому процессу носило одновременно и утопический (слишком значителен был разрыв с предшествующей традицией) и трагически-прометейский (поскольку момент жертвенности и саморазрушения присутствовал уже изначально) характер.

Опредмечивая свою деятельность в исторических деяниях, человек тем не менее не может симультанно актуализировать эту свою деятельность – он в ней непосредственно участвует. Адекватная рефлексия в процессе исторического созидания практически невозможна: она присутствует либо в начале каких-либо процессов в виде сложившихся теорий и концепций, ставшими привлекательными для существенной массы людей («идея овладевает массами») и выступает в качестве известного путеводителя, либо проявляется в ситуации «пост», при анализе совершившихся событий. И в одном и другом случаях на эту рефлексию воздействует громадное количество факторов самого разного рода и уровня сложности: способ и скорость передачи информации, наличие в обществе «пассионарных» элементов, достаточных для возбуждения новых общественных настроений, появление более сложных инструментов исследования реальности, новых технологий, меняющих представление о действительности и саму картину мира, наличие надэтнических и метаисторических угроз (эпидемии, нашествия врагов, тотальное разрушение прежнего порядка вещей – технологического, финансового и пр.) Этот «бульон» истории является гиперсложным организмом, в котором тем не менее вызревают те предметы согласия и «острова примирения», которые согласуют, объединяют максимально возможное для данного состояния истории количество людей. К этому необходимо добавить исторический срез и особенности становления всякой цивилизации – европейской (христианской), индуистской, конфуцианской, исламской, синтоистской, языческой по сути для многих народов третьего мира и т.д.