Шолохов: эстетика и мировоззрение

Эта целостность является необходимым условием и единственным основанием для продолжения жизни как отдельных героев, так и всего народа. Повторяющееся в «Тихом Доне» выражение – «неимоверные запустение и разруха» многократно подтверждается соответствующими образами-картинами – от невспаханной, неподнятой по весне земли, разрушенных куреней до гибели и исчезновения человека. Однако у Шолохова оно тут же снимается другими суждениями: «Торжествующая жизнь брала вверх», или – «Незримая жизнь, оплодотворенная весной, могущественная и полная кипучего биения, разворачивалась в степи».

Эпопея невозможна без постановки вечных философски-фундаментальных проблем бытия – жизни и смерти, войны и мира. Однако, что же создает полноту (в философском смысле) постановленной в «Тихом Доне» проблемы м и р а? Ведь там почти все – в о й н а, за исключением лишь первой части произведения. В третьей книге романа есть эпизод перехода за Дон казаков, бегущих от наступающих частей Красной армии. Перехода всем миром. Эпический строй этого отрывка воссоздает как бы библейское переселение народов. Здесь и старик, везущий с собой все свое имущество, у него опоросилась свинья на арбе, но он с нею не расстается; здесь и молодая мать, кормящая грудью ребенка; и пирующие по-древнему на берегу реки старики и т.п. В эпизоде в равной степени даны ноты драматические и комические, но несмотря на все людские злоключения, мы видим, чувствуем – жизнь продолжается.

На протяжении всего произведения мы встречаемся с философским мотивом, который усиливается к концу повествования: человеческому страданию и смерти противопоставлена вечная, не обращающая своего внимания на человека «равнодушная природа». Вспомним описание похорон второстепенного по сути героя романа Валета и то, чем завершает Шолохов эту сцену.

– «Вскоре приехал с ближнего хутора какой-то старик, вырыл в головах могилки ямку, поставил на свежеоструганном дубовом устое часовню. Под треугольным навесом ее в темноте теплился скорбный лик божьей матери, внизу на карнизе навеса мохнатилась черная вязь славянского письма:

В годину смуты и разврата
Не осудите братья брата.

Старик уехал, а в степи осталась часовня горюнить глаза прохожих извечно унылым видом, будить в сердцах невнятную тоску.

И еще – в мае бились возле часовни стрепета, выбили в голубом полынке точок, примяли возле зеленый разлив зреющего пырея: бились за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение. А спустя немного, тут же возле часовни, под кочкой, под лохматым покровом старюки-полыни, положила самка стрепета девять дымчато-синих крапленых яиц и села на них, грея их теплом своего тела, защищая глянцево оперенным крылом» [2, 351].

И нет числа в шолоховском мире таким философским антитезам жизни человека и жизни природы. Там прервана человеческая судьба, там война вырвала из осиянного солнцем мира еще одного человека, а здесь «бой», «битва» продолжают вечную жизнь природы.

В произведениях Шолохова есть нечто от пантеистического мироощущения. Дух пантеизма разлит в мире Шолохова, и тут не может быть двух мнений. Однако этот дух вовсе не отождествляем с концепцией «присутствия Бога» во Вселенной. У Шолохова пантеизм изображенной действительности выступает как преодоление крайнего субъективизма, человеческого своеволия, как признание материального единства мира, как утверждение его целостности.

Шолоховский пантеизм безмерно осложнен драматизмом воспроизведенного бытия и не может быть в полной мере соотнесен с известным типом философского сознания, но «открытость к бытию», которая была свойственна великой литературе ХIХ века и изначально присутствовала в памяти русской художественной культуры, проявилась у Шолохова на материале непосредственно народного бытия в эпоху смыкания двух исторических, социальных и художественных эпох. В шолоховском мире обнаруживает себя некая «всеохватная позитивность». В его произведениях постоянно варьируется философский мотив жизни как особого состояния и бесконечного процесса: человеку необходимо «пережить», «прожить», «изжить», «наладить жизнь» и т.д. Эта, полная сама собой, жизнь не может прекратиться, потому что она нескончаема в своей сути. И если человек не в силах встать «после бури», то вместо него «встанет пшеница», ответит жизни сама природа.

В подобном развитии идеи жизни как одной из коренных философских в шолоховском мире напрямую проявляет себя этнотрадиция, свойственная русской культуре (как философии, так и художественному творчеству).

Шолохов наследует самым основам русского сознания, представляющим собой онтологическое единство философской, религиозной и художественной парадигм. «Литературоцентризм» русской философии, особый способ философствования, выраженный в русском православии, торжество смыслосодержащего слова над силлогическими умозрительными конструкциями – все это нашло выражение у Шолохова в его философии бытия.