Шолохов: эстетика и мировоззрение

Студент Тимофей в своих отношениях Елизаветой Моховой и вовсе остается в пределах проблематики «пола» в самом элементарном, примитивном виде. Никакой связи с чем-то более значительным, никакой соединенности с вопросами, над которыми бьется, к примеру, Григорий Мелехов, да и Мишка Кошевой, у него нет. Эти герои (Листницкий и Тимофей) не «подтянуты» Шолоховым к решению самых главных вопросов жизни; это происходит потому, что вся проблематика их духовного бытия, обращенная к старому, уходящему содержанию жизни, не совпадает с запросами времени. Индивидуалистической психологией и интеллектуальными усилиями, сосредоточенными на решении вопроса о размещении с е б я в разреженном пространстве потрясенного бытия, – онтологически важных проблем о самой сути жизни нельзя было решить и ничего в катастрофизме эпохи не понять. «Герои» Достоевского, условно говоря «бесы» его, очутившись в реальных хитросплетениях революционного изменения жизни, оказываются бессильными чтолибо позитивно-устроительно осознать и тем более сделать. Вся их психологическая и духовная негативность связана с разрушением, убийством (планированием убийств), с переступанием моральных норм, чтобы деформировать общество еще больше, с преодолением христианских максим, чтобы доказать, что только и исключительно индивид должен в с е решать и все оценивать, а не какая-то неопределенная, с их точки зрения, высшая сила с ее столь «расплывчатыми» моральными требованиями и законами.

В том-то и дело, что разобраться в процессах тектонической смены эпох в жизни России, в установлении новых правил человеческого общежития «достоевский» герой был бессилен, вся его потенциальная историческая, в определенном смысле, энергия была направлена на у н и ч т о ж е н и е, а не созидание. Поэтому герои «Тихого Дона», такие как Митька Коршунов, Листницкий, Бунчук, Штокман, Тимофей и другие подобного рода, не слишком интересны Шолохову, и им он не дает особой возможности говорить об основных проблемах бытия, они остаются или в рамках привычных пропагандистских штампов, как Бунчук или Штокман (со всеми тонкостями психологического рода, которыми Шолохов наделяет этих героев), или традиционного дискурса героя традиционного романа. Шолохов в своей эпопее представляет точку зрения народного целого, коллектива; для решения этой задачи прежний герой был совершенно недостаточен ни по своим функциям, ни по ограниченности возможностей через них сказать «новое» слово о новой же ситуации в России. И здесь эстетика индивидуалистического героя не работала. В прямом смысле «герой» Достоевского оказался слаб для осознания всего того объема содержания, который определился в духовной жизни России в период революции и гражданской войны.

* * *

Сам угол зрения разнится у одного и другого писателя. Достоевский изоморфен своим героям, он одного с ними происхождения и одного поля психологических противоречий8. Но самое существенное, что надо сказать о близости этих русских гениев, заключается в констатации историко-культурных обстоятельств самого принципиального плана. Известно, что русская мысль начала века, особенно ярко у Н.Бердяева, обозначила Толстого и Достоевского в качестве не только провозвестников русской революции ХХ века, но, по сути, обвинила их в ее подготовке. Это была логичная предпосылка теоретической позиции философов Серебряного века. Но если по отношению к Толстому это является непреложной истиной, и не потому, что Владимир Ульянов-Ленин назвал его «зеркалом русской революции», а потому, что большей по своему универсальному воздействию на русское общество роли в истории России никто не сыграл.