Шолохов: эстетика и мировоззрение

Но что же Достоевский? С Достоевским все сложнее, но и радикальнее. Что пророчествует нам Достоевский? Это не только понятая им как метафизическое откровение свобода воли человека; Достоевский выстраивает более сложную картину развития и состояния человеческой индивидуальности. У него человек не только т е к у ч, не только изменчив в своих желаниях и поступках – об этом писал и Толстой, Достоевский идет дальше, он проникает в те глубины человеческой психики, которые чуждаются логики, благоразумия, прямого довольства разного толка, он видит другую сторону человеческой природы (и она вовсе не «темная» в том смысле, что человек потакает своим «сладострастным» инстинктам). Эта природа оборачивается б у н т о м против логики, гармонии индивида с действительностью как способом реализации божественного замысла человека, по существу обязанного стремится к выполнению своих ч е л о в е ч е с к и х предназначений в природной, социальной, нравственной сферах; оборачивается сопротивлением и атеистической логике, предписывающей человеку поступать сообразно с человеком же созданным миром, оптимизировать свои отношения с ним. Ни того, ни другого не желает герой Достоевского. Будь он верующим, будь нигилистом, он исходит из приоритета с в о и х собственных ценностей и представлений. Это та самая возрожденческая парадигма, когда человек предстает перед миром в желании утвердить свою равновеликость некоему Высшему существу без всякого учета нравственных требований и установлений этого существа. Человек у Достоевского выводит себя за пределы привычного статуса субъекта подчиненного, покорного, он понимает, что обладает непонятной ему самому силой – преодоления в с е х ограничений, всех законов. Можно ли это считать некой формой развития гуманизма? Неизвестно. Ясно одно, Достоевский утверждает, что человек освободился от пут, ограничений морали, сковывавших ранее человека требованиями культуры, религии прежде всего.

Его человек обладает какой-то дополнительной степенью свободы; поначалу и непонятно, чего же он желает? Достоевский говорит нам о том, что природа человека н е п о з н а в а е м а до конца и что она не может быть познана в принципе, потому что в человека вложена априорная независимость (сколь малой она ни выглядела) от Божественной воли, и он может поступать по собственному хотению, а не по предписанным правилам и требованиям морали. Его человек с радостью обнаруживает в себе замену долженствования своеволием, необходимость для него сменяется свободой в желаниях, помыслах и действиях. Достоевский, конечно, не любуется этим, более того, он видит в этом крайнюю опасность (об этом как раз все его творчество), но его художественный способ познания мира и человека не может уйти от вскрытия в с е х возможностей думания и чувствования человека. Достоевский понимает, что в таком безграничном волюнтаризме кроется страшная по мыслимым опасностям перспектива искажения гуманизма, человек может дойти до трудно представляемых пределов расчеловечивания, но и освободить человека от этой потенции развития невозможно. Человек должен пройти испытание такой своей свободой.

Достоевский предупредил человечество с самой неожиданной стороны, он указал, что главная опасность кроется не в плохих формах организации общества и государства, не в институтах власти, не в загадочных проявлениях «всемирной истории», но в самом человеке. Выход художник искал в возврате к нравственным положениям христианства. Это же, по сути, проповедовал и Толстой, создав свою независимую версию христианского вероучения. Ни прогресс, ни техническое развитие человечества не смогут преодолеть опасность разложения культуры, а в итоге и гибели всего человечества, если не будет «поправлена» природа человека.

Конечно, Достоевский утопичен в своих предположениях, что совесть, духовное перерождение, ориентиры на истинные примеры святости и самопожертвования могут так сильно повлиять на человека, что он сможет измениться радикально (а именно этого жаждет писатель), но он ставит эту задачу как первейшую цель своего творчества. Он «не врач, он – боль», его анализ носит исключительный характер в мировой культуре, не понятый в полном объеме, вероятно, и до сих пор. Но то, что он прав, нашло подтверждение в ужасах «постдостоевской» эпохи (мы не касаемся здесь аспектов мировой истории ХХ века, ввергнувшей человечество в пучину двух глобальных войн, спровоцировавшей самые ужасные конфликты этнического рода и т.д.). По-своему его диагноз был подтвержден картинами войн и исторических потрясений у Шолохова.