Шолохов: эстетика и мировоззрение

Особенности этого, «русского», гуманизма связаны с формированием восточно-славянской цивилизации, как бы запоздало, по сравнению, с основными европейскими народами, вступившей на стезю устойчивого цивилизационного развития в «технологическом» смысле, но определившей свое своеобразие через восточно-христианскую – православную – линию гуманистического мироощущения.

Эта линия изначально была ориентирована на известную «контрреформацию», где само религиозное вероучение не претерпело каких-либо существенных изменений и сохраняло те внутренние опоры своего бытия, которые были разрушены в западной культуре в период европейской Реформации, последовавшей сразу за Ренессансом (распадение основного тела западного христианства на отдельные направления).

Величайшей эпохой в развитии человеческой индивидуальности предстает Ренессанс. В шолоховском мироощущении много от возрожденческого настроения и атмосферы. Титаничность основных шолоховских героев, безудержность их духовных порывов, восприятие бытия в его открытой материальности – это черты, типологически родственные эпохе Возрождения. Не претендуя на выглядевшую бы наивно попытку найти конкретно-исторические, сближающие черты времени, изображенного русским писателем, и времени европейского Возрождения, заметим тем не менее, что ситуации смены в истории культурно-исторических циклов закономерно порождают подобное мироощущение, подобный тип человеческой личности.

Однако идеи западной Реформации, связанные прежде всего с соображениями о том, что путь к спасению – это личный путь каждого человека, и он не нуждается в институализированном посреднике в виде церкви и ее обрядов, прошли, безусловно, мимо русской цивилизации, став одной из самых существенных отличительных ее черт. Не считать же на самом деле такой аналогией последствия реформы Никона, произведшей раскол в русской церкви и вытолкнувшей «русских протестантов» – старообрядцев на периферию российской империи.

Шолоховский гуманизм, конечно же, не ренессансного толка в прямом смысле. Разница же, конечно, колоссальная – текущее столетие представлено у Шолохова ведущей ролью исторической жизни коллектива, трудового народа. И его человек в полной мере выражает себя, определяется на этом фоне объективного противоборства сил внутри народного целого.

Да и возрожденческая философия и эстетика, как свидетельствует А. Лосев, испытывала немалые колебания по отношению к абсолютному статусу человеческой личности: «Я – вот новый миф, которым прославился Ренессанс, хотя он и пытался все время этот абсолютизированный субъективизм объединить с остатками средневековой веры в абсолютную и надчеловеческую личность» [6, 428].

Вместе с тем до сих пор в науке нет отчетливого представления о развитии гуманистических идей в культуре после эпохи европейского Возрождения. Говоря о гуманизме, исследователям приходится довольствоваться, по сути, лишь первоначальным этапом в развитии гуманистического духа культуры, проецировать именно на него последующие линии движения и самой человеческой природы, и то, как она выражалась в различных формах общественного сознания.

Главная духовная проблема Возрождения – это становление в эпоху готовящейся и осуществляющейся смены социальноэкономической парадигмы нового человека и всего комплекса идей (интеллектуальных, психологических, философских, этических), связанных с этим. На грани с эпохой Возрождения в европейской культуре еще раз определяется – и в этом смысле наиболее отчетливо выраженное – прежнее представление о человеке как носителе корпоративной, цеховой, замкнутой морали, как, по существу, неиндивидуализированной персоне, адекватное свое воплощение находившей в карнавально-смеховой стихии.

Возьмем, к примеру, живопись эпохи, предшествующей Ренессансу, – И. Босх, П. Брейгель-старший. Это отражение прежних представлений о человеке и одновременно попытка прорыва в новую духовную сферу, однако при помощи старых средств – через неиндивидуализированного человека. Брейгель особенно характерен в этом плане. Он воссоздал в своих полотнах стадию существования человеческого общежития как единства личностно еще не определенных человеческих существ. Человек у него сам по себе близок к чудовищу, животному, монстру. Он человек только в толпе и для толпы. В литературе подобные настроения воссоздаются во французских фабльо, в немецких шванках и фацетиях, обращавшихся к «низкой» природе человека.