Шолохов: эстетика и мировоззрение

В «Тихом Доне» есть эпизод, один из многих по своей особой гуманистической многозначности, который нуждается в специальном комментировании или объяснении. Двое отъявленных убийц из банды Фомина – Чумаков и Стерлядников показываются Шолоховым в безусловно благожелательном свете: в дурашливой, приятельской возне на песке у реки, в совместной песне после этого, которую они поют «согласно и неожиданно хорошо».

Этот свет падает и на сцену убийства Стерлядникова Чумаковым, когда первый, будучи не в силах терпеть мучения от гангрены ноги, просит покончить с ним. Шолохов психологически подробно показывает сцену смерти Стерлядникова, обнаруживая в его невольном убийце – Чумакове подлинное сострадание, душевную тонкость. Вот, кажется, то место, в котором явно ощущается вовсе не близкая миру Шолохова в целом традиция Достоевского: бесконечен человек и в зле, и в добре. Однако что-то сопротивляется в нас этому очевидному, казалось бы, соображению, и мысль требует какого-то иного, более убедительного объяснения. Ведь в душе Чумакова по сути дела нет той борьбы низкого и высокого, «дьявольского» и «божественного», что составляет главный предмет изображения в героях Достоевского. У шолоховского персонажа вместо этой борьбы наличествует какое-то изначальное душевное равновесие, примиренность этих начал. Более того, убийство им других людей совершаются с оттенком какой-то театральности, садистского удовольствия. (Несколько выше мы читаем у Шолохова, как он хладнокровно готовится убить захваченного в плен красноармейца из продотряда). И тот же Чумаков проявляет глубокое понимание смертной минуты своего товарища.

Очевидно, что в этом эпизоде, да и в целом у Шолохова, мы встречаемся с проявлением особого – нового для литературы XX века – типа эстетического осознания бытия. Что же и как именно продолжает Шолохов в плане движения гуманистических идей в русской литературе? Что он меняет?

В работе Ю. Селезнева «Глазами народа» была предпринята попытка последовательного рассмотрения развития идей гуманизма в русской культуре. В ней он придерживается известного мнения о том, что Россия переживает период Ренессанса в XIX веке. А так как ведущим началом Ренессанса является гуманизм, то, соответственно, по мысли критика, идея самоценности человеческой личности, идеи антропоцентричности всего бытия становятся ведущими в русской литературе прошлого столетия. В развитии русской литературы ХХ века, в которой особо выделяются исследователем М. Шолохов и М. Пришвин, по его мнению, обозначился кризис гуманизма в своем прежнем, классическом виде. Основной качественной характеристикой гуманизма, определившегося в русской литературе советской эпохи, выступает, по Ю. Селезневу, обращенность художников к более значительным и мощным жизненным началам, чем отдельный индивид, – к природе и народу. Как отмечал ученый, в XIX веке русская литература во многом предугадала пути будущего расширения идеологической платформы гуманистических идей в национальной культуре. Это, по его мнению, позволяет соотносить художественные миры крупнейших русских писателей XIX и XX веков как раз в рамках гуманизма. Ю. Селезнев писал: «Видимо, неслучайно отношение к миру таких разных художников (их имена, казалось бы, нельзя и поставить рядом), как Достоевский и Шолохов, получило в критике, по сути, одну и ту же определяющую оценку: Достоевский – «жестокий талант», у Шолохова – «свирепый реализм». Очевидно, и «жестокий талант», и «свирепый реализм» – кажутся таковыми с точки зрения чисто гуманистической. Сознание же и Достоевского, и Шолохова не вмещается в рамки гуманизма» [5, 18].

Действительно, если понимать гуманизм как форму воссоздания прежде всего индивидуального сознания, то ни Достоевский, ни Шолохов п о л н о с т ь ю, всем своим творчеством, в него не вмещаются. Но ведь непосредственная художественная практика писателей, характеры их героев говорят о другом – все они насквозь (по-разному, естественно) индивидуалистичны, выделены из массы, отделены от других характеров, наделены своими неповторимыми страстями и особой судьбой. А разве высказывание Достоевского – «найти в человеке человека», Шолохова – об «очаровании человека», не есть проповедь и утверждение гуманизма в его привычном, «старом» виде? Вероятно, нельзя в полном объеме согласиться с идеей Ю. Селезнева о несовпадении творчества и Достоевского, и Шолохова с основными тенденциями развития гуманизма в литературе. В целом, безусловно, гуманизм русской культуры носит во многом иной характер, чем гуманизм, скажем, западноевропейской цивилизации, но нельзя не видеть, что во многом он развивался и развивается в границах определившейся в истории человечества основной матрицы духовно-нравственных представлений о личности человека, его ценностях, смысле бытия. Вместе с тем очевидно, что некая «дополнительная хромосома» была внедрена в мировую традицию именно русской культурой, и особенно отчетливо это проявилось в рамках проблемы гуманизма.