Шпага для библиотекаря

Парень закончил разряжать пистоль и протянул его и патроны (всего их оказалось семь) Ростовцеву. Поручик взвесил оружие на ладони – лёгкий, не то, что седельные кавалерийские пистолеты, – щёлкнул несколько раз спуском. При этом ударник поднимался, а бочонок с патронными каморами сам собой проворачивался. Хитро устроено – работа простая, без украшательства, но аккуратная, такой он, пожалуй, и не встречал. Пистоль весь из воронёного, сильно вытертого металла, на рукояти мелко рифлёные деревянные щёчки. Короткий ствол с большой гребенчатой мушкой на кончике, на раме, поверх патронного бочонка – продольная прорезь. Прицел, конечно… А вот и клеймо: сначала буквы – С.С.С.Р.; ниже «пер. оруж. зав. в туле». И цифры: «1925». Ерундистика какая-то… Ладно, будет ещё время разъяснить. А заодно, выспросить в подробностях: что это за странные люди, где они раздобыли свои диковинки, и главное – что им занадобилось в роще возле усадьбы Ростовцевых?

Вдали застучали копыта, раздалось ржание. Поручик обернулся – от просёлка, ведущего к деревне, к ним намётом скакал всадник на лохматой крестьянской лошадке.

X

– Кто это? – прошептал Гена, нужды понижать голос не было никакой – царящая наружи какофония из испуганных криков, неразборчивых команд, конского храпа и редких выстрелов в воздух заглушала любые звуки.

– Французы, пся крен! Клянусь як Езус, французы!

От волнения Гжегош мешал русские слова с польскими.

– Уверен? Точно? Может, русские?

– Пся крев, говорю французы – так то есть!

– Французы, значит… – Гена сделал два глубоких вдоха, чтобы унять дрожь в руках. – Вон тот, спереди, с саблей, кажется, их командир…

И указал на совсем юного, лет семнадцати, кавалериста в зелёном, с голубым воротником и обшлагами, мундире, сидящего на рыжей лошади. На кивере ясно различимое с такого расстояния изображение одноглавого орла из белого металла.

«…точно, француз, русских орёл двуглавый. Ну, сейчас я тебя…

Юноша размахивал саблей и что-то кричал своим подчинённым. Гена задержал дыхание и поймал грудь всадника в прорезь прицела – в вырезе сюртука ясно различался щегольской красный жилет, расшитый на гусарский манер шнурами. Указательный палец пришёл в движение: как учили, подвыбрать спуск, и…

Бац!

Удар снизу под цевьё, ствол лязгает о прут оконной решётки. От грохота закладывает уши, пуля уходит в августовское небо.

– Ты что спя…

– Это ты спятил, курва мать! – злобно прошипел поляк, успевший в самый последний момент подбить ствол карабина вверх. – То конные егеря, жолнежи – не чета хлопам, таких парой выстрелов не распугаешь! И много их, не меньше полусотни – застрелишь одного, ну двух, трёх, а остальные всех нас покрошат в капусту! Этого хочешь, холера ясна?

И, не церемонясь, выкрутил карабин из Гениных пальцев. Парень был настолько ошеломлён, что не думал сопротивляться.

– Так, патроны давай! – скомандовал поляк, и Гена безропотно подчинился. Он уже ничего не понимал – кроме того, что дела, кажется, совсем плохи.

– То вшистко… всё? К тётке сходи, библиотекарше, забери ружьё. Или нет, я лучше сам.

– Что же нам дальше делать? – спросил Гена уже в спину Гжегошу. Тот не обернулся.

Что-что… сдаваться и молить матку боску, о заступничестве. А что, есть другие помыслы?

Процедура капитуляции не затянулась. Библиотекарша, правда, сдавать двустволку отказалась: «я её, как конники появились, в сортир на заднем дворе бросила, вместе с патронами. Прямо в очко. Можешь пошарить, если охота…» Гжегош не стал связываться с полоумной тёткой – плюнул и отошёл прочь.

Зато с «альпинистом» хлопот не было. Тот был настолько деморализован, что по первому требованию отдал ракетницу вместе с боекомплектом. Гжегош с помощью Далии – алжирка, похоже, воспринимала происходящее как весёлое приключение, а услыхав о французах, и вовсе оживилась, – соорудил из скатерти и ручек от швабр три белых флага. Два он просунул сквозь оконные решётки, выждал две минуты и осторожно выглянул наружу. Крестьяне к тому моменту уже разбежались; тогда он взял третий флаг, осторожно, стараясь не делать резких движений, открыл дверь – и, спиной ощущая тяжёлые, недобрые взгляды Гены и библиотекарши, шагнул на крыльцо.

– Мужики собрались толпой, с дубьём, и пошли палить дом, что у елового бора из земли вылез. – рассказывал гонец. – В котором беси! С ними отец Онуфрий, дьячок наш – кадилом машет, кричит, что дело енто богоугодное. А заправляет всем Аким, он народ мутит!

– Вольно же им, сбесяся, по лесу скакать! – ухмыльнулся Романцев. – Но уж лучше так, чем под ногами путаться. Пока они там чертей гоняют мы, глядишь, и уедем спокойно.

Сообщение о «крестовом походе», затеянном мятежным старостой при поддержке местного духовенства доставил старший сын деревенского кузнеца – человека основательного, уважаемого, и беспорядков не одобрявшего, а потому настрого запретившего пятерым своим сыновьям присоединяться ко всеобщему порыву.