Шпага для библиотекаря

До цели они добрались довольно быстро, несмотря на то, что дорога была сплошь запружена войсками. Телег с ранеными, двигавшихся в противоположном направлении, тоже хватало. Дима заметил, что офицеры, ведущие встречные колонны, без возражений уступали им дорогу, а солдаты сочувственно окликали страдальцев, выбегали из строя, совали в руки ломти хлеба, давали хлебнуть из манерок воды и водки. За рощицей санитарные повозки одна за другой сворачивали с большой дороги вправо. Дима поступил по из примеру и, проехав ещё метров двести, остановился на окраине разорённой деревеньки, возле которой был развёрнут «разъездной гошпиталь».

Здесь царило сущее столпотворение. То и дело подъезжали новые телеги, санитарные кареты, брички, наскоро приспособленные для перевозки раненых. Иные приходили сами, опираясь на ружья, поддерживая друг друга. Вот санитары вынули из коляски генерала в богато расшитом золотом мундире. Тот охал, стонал, мотал головой, перевязанной окровавленной тряпкой – война не разбирала чинов.

Сновали туда-сюда ополченцы и санитары с носилками, ведрами, охапками окровавленного тряпья. Суетился, отдавая распоряжения, полный человек в пенсне и кожаном фартуке поверх форменного сюртука – судя по всему, подумал Дима, военный лекарь. Рукава его рубахи были закатаны выше локтей; фартук, руки густо заляпаны красным. Рядом с колодцем посреди двора, на кучах прелой соломы ожидали перевязки десятка полтора раненых. Возле одного из них, рослого драгуна с разбитым лицом, валялось в пыли ружьё.

Сдав издёрганному, серому от усталости санитару в измятом «партикулярном» сюртуке раненых, Дима отошёл в сторонку – меньше всего ему хотелось сейчас, чтобы его вместе с телегой отправили назад, вывозить новых раненых. Мимо бодро прорысили трое ратников, катя перед собой тележки с людьми – те стонали и шевелились под окровавленными холстинами. Одуряюще, резко пахнуло свежей кровью, болью, человеческим страданием. Димины ноги вдруг сделались ватными, подкосились, к горлу подкатила тошнота. Он пошатнулся и сполз на землю по стенке сарая – и его мучительно, с желчью, вырвало.

Дима пришёл в себя только у костра, куда его отволокли, словно куль с картошкой, двое сердобольных санитаров. Пристроили на солому рядом с другими легкоранеными, из числа тех, кто пришёл сюда своими ногами, и теперь ожидал перевязки. Дали глотнуть водки, сунули в руки миску с пшённой кашей, густо сдобренной салом. Диму снова чуть не вывернуло – настолько диким показалась ему сама мысль о еде здесь, в этом средоточии крови, боли и страдания. Но, проглотив первую ложку аппетитного варева, которое раненые называли «кулеш», он осознал насколько проголодался – и смолотил тарелку в два приёма.

Страшный день уже клонился к вечеру. Пушечная канонада приумолкла – сражение тоже шло на убыль. Зато больше стало раненых, которых ополченцы несли в «гошпиталь» непрерывной чередой. Вокруг палаток загорались всё новые и новые костры – у них устраивались, кто сидя, кто лёжа на охапках соломы и шинелях, те раненые, кому уже оказали помощь. Ожидали телег, на которых, как говорили, должны отправить всех в Можайск и дальше, в Москву. Услыхав об этом, Дима встрепенулся – он-то знал, что Белокаменную должны не сегодня-завтра оставить. Он читал, что в последовавшем за этим грандиозном пожаре погибнет много раненых, размещённых по домам московских обывателей – те, кого не успели или не смогли вывезти вслед за отступающей армией. Следовало срочно подумать о своей дальнейшей судьбе, и тут вариант просматривался только один – поскольку сам он ранен не был, надо было как-то прибиться к госпиталю, хоть возчиком, хоть санитаром, хоть носильщиком, и дальше отступать с ним уже в организованном порядке.

Додумать эту мысль Дима не успел – набежавший солдат в фартуке санитара позвал его в палатку, где размещались пленные офицеры. Он вошёл – и обнаружил на ближайшей к выходу койке того самого юношу-офицера, которого он перевязал и вывез с казаками из французского тыла. Тот уже пришёл в себя и выглядел куда лучше, чем когда Дима сдал его с рук на руки местным медикам. Юноша поприветствовал его слабым взмахом руки, выслушал легенду о беглом домашнем учителе-немце, офицер кивнул (он, как оказалось, уже знал это от сопровождавшего их казака) и огорошил спасителя неожиданным предложением. Его должны были завтра с утра отправить в сопровождении денщика на бричке в Москву и дальше, в родительское имение где-то под Калугой. Диме предложено было присоединиться, чтобы присматривать в пути за раненым, раз уж он проявил такие медицинские таланты. А позже, когда они прибудут в имение – подумать о том, чтобы занять место при трёх малолетних братьях раненого офицера, заместив француза-гувернёра, прогнанного взашей после вторжения Бонапарта.

Надо ли говорить, что Дима, не особо раздумывая, принял это предложение? Что угодно, куда угодно, хоть в гувернёры при дворянских недорослях, да хоть бы и в крепостные – лишь бы остаться в живых, лишь бы убраться подальше от этой дикой войны!

VI