Шпага для библиотекаря

Изучая историю польских частей в армии Наполеона, он особо интересовался тем из них, что были набраны в литовских и белорусских губерниях. И, конечно, личность Фаддея Булгарина не могла не привлечь самого пристального его внимания. Прошедший вместе с лейб-уланским полком офицером несчастливые кампании 1805-1806-го годов, сражавшийся при Прейсиш-Эйлау и раненый при Фридланде, Булгарин поучаствовал и в русско-шведской войне, 1808-09 годов, после чего был изгнан из полка из-за сомнительной эпиграммы на одного из членов императорской фамилии. Принуждённый перейти из гвардии в армейские драгуны, он вскоре оставил военную службу, вернулся в родительское поместье в Лифляндскую губернию – а малое время спустя поступил, по примеру многих своих соотечественников, в армию недавно созданного Великого Герцогства Варшавского. Под знамёнами Наполеона он воевал в Испании, не раз имел случай отличиться, и вот теперь вместе с победоносной La Grande Armée вернулся назад, в пределы Российской Империи.

Куда важнее были другие сведения, почерпнутые Гжегошем из русского издания «Воспоминаний» Булгарина, вышедшему в середине девяностых. В комментариях приводились отзывы современников о Фаддее Венедиктовиче – подчас, весьма нелицеприятные. Так, один из его сослуживцев по лейб-уланскому полку, отмечал, что «в Булгарине скрывалась исключительная жадность к деньгам, имевшая целью не столько накопление богатства, сколько удовлетворение тщеславия, причём с каждым годом увеличивалось в нем чувство зависти, жадности и своекорыстия…»

Ну, грех же не использовать такое ценное свойство характера! Гжегош намеревался сыграть именно на нём – к примеру, поведать Булгарину о кладе фамильной серебряной и золотой посуды, запрятанном неким вяземским помещиком в опасении то ли мародёров, то ли собственных крепостных. Подробную такую историю, полную убедительных деталей, а для верности ещё и подкреплённую собственноручно состряпанной картой местности с непременным крестиком, обозначающим озерко, на дне которого покоится вожделенный воз. Соблазнительный, что и говорить, вариант – хотя и не лишённый известных недостатков. Булгарин куда лучше Гжегоша знаком с нравами российского дворянства и может попросту не поверить в подобный вздор. А, не поверив, вместо содействия учинить поляку допрос с пристрастием, который при его-то «знаниях» здешних реалий вполне может закончиться обвинением в шпионаже и расстрелом – у французов это быстро делается…

Конечно, рано или поздно придётся открыть Булгарину истинную цель этой авантюры, но пан Пшемандовский, будучи человеком практичным, предпочитал решать проблемы по мере их возникновения. И первой из них остаётся беглый су-лейтенант и его темнокожая подруга. Следует как можно скорее их разыскать, а там либо договориться, либо, если сладкая парочка вздумает-таки упираться – обеспечить молчание иным, более радикальным способом. Гжегош сознавал, что стоит сейчас на кону, и церемониться не собирался.

Получить трёхдневный отпуск для поисков вымышленного родственника, живущего где-то под Смоленском, особого труда не составило. Поручик легко подписал сопроводительную бумагу, дав в нагрузку несколько мелких поручений к стоящим в Смоленске интендантским службам. Всё это устраивало Гжегоша как нельзя лучше – по полученным им сведениям, су-лейтенант Робер как раз и отправился в Смоленск, где в помощь потрёпанной при Бородине Великой Армии снаряжались новые кавалерийские части. К тому же, по возвращении, Гжегош рассчитывал разыграть второй акт представления, подкинув Булгарину небылицу о возе с драгоценной посудой – но уже со ссылкой на якобы найденного в деревне близ Смоленска сородича.

Сообщение с воинскими магазинами в Минске и Борисове прервано пока не было, и дорога считалась вполне спокойной и безопасной – время армейских партизан, время Давыдова, Фигнера и Сеславина было ещё впереди. Пошаливали кое-где шайки из окрестных мужичков, пощипывающих французских фуражиров, но для Гжегоша, приставшего к большому санитарному обозу, они особой угрозы не представляли. Конвоировала обоз полурота саксонских драгун; да и на кой ляд сдались местным пейзанам полторы сотни изувеченных, израненных французов? С таких даже снять нечего, кроме что, окровавленных изодранных в клочья тряпок, у которые превратились их мундиры…