Шпион под подозрением. Спасские ворота

— А если он прилетит сюда, — полковник ткнул пальцем вниз, словно боясь, что его не поймут, и вытер рукавом рот, — что ты будешь делать?

Майор презрительно хмыкнул.

— Перемены переменами, полковник, но кое-что осталось по-старому. В политике, например, во все времена и во всем мире действует один очень простой принцип… — Он снова уставился на горизонт. Ветер принес первые капли дождя. — А именно, — закончил свою мысль майор, — ты принимаешь сторону победителя.

Через час, в восемнадцать ноль-ноль, Беляева должна будет заступить на дежурство до пяти тридцати утра. «Одиннадцать с половиной часов на службе стране, — думала она, лежа на кровати в крошечной комнатушке, стены которой были обклеены вырезками из журналов мод. — И вот теперь это…»

Она снова сунула руку в дыру в матрасе — единственное скрытое от глаз посторонних, лично ее место — и проверила, там ли пистолет и две обоймы. Оружие она взяла неделю назад, после того как ей приснился кошмарный сон.

На базе часто шутили по поводу ночных дежурств; «Никакой личной жизни, только радары, снег и кофе. Жизнь проходит мимо!» Но Беляева предпочитала дежурить ночью, потому что под успокоительные дневные шумы засыпать легче, чем в жуткой ночной тишине.

Осмотрев пистолет и проверив предохранитель, она засунула оружие в поролоновый матрас. Никаких планов, как его применить, у нее не было. Но в России если что-то можно взять, то берут. На всякий случай.

Беляева плотнее запахнулась в халат, хотя было не холодно. Она никак не могла понять, отчего ее так мучит страх.

42

Стоя посреди комнаты, Анастасия отчетливо слышала сильный стук своего сердца. А дыхание! Неужели это она так тяжело дышит?

— Извините, — сказала она, кивнув головой. — Произошло недоразумение. Товарищ генеральный секретарь… я… мне надо с ним поговорить…

Эдуард показал на стул и с важным видом произнес:

— Мой брат на минуту вышел. Пожалуйста, подождите!

Некоторое время оба молчали, не зная, что сказать. Эдуард попеременно посматривал на двери слева и справа. Он странно выглядел в этой комнате в своем скверно скроенном костюме. Пиджак болтался на нем как на вешалке, и волосы по столичным меркам были длинноваты, и бачки сохранились, похоже, еще с шестидесятых годов.

— А куда он пошел? — будто между прочим спросила Анастасия.

— Я… — Эдуард улыбнулся, словно желая сказать: «Воспитанные люди о таких вещах не спрашивают!» — но улыбка получилась жалкой. Он терял уверенность в себе так же быстро, как севший на мель танкер теряет нефть. Очередная попытка погреться в лучах славы опять заканчивалась неудачей. Впереди его ждали только грусть и разочарование.

Анастасия шагнула к нему.

— Он ведь уехал, да? Говорите!

— Нет… я не…

— Послушайте, мне обязательно надо с ним увидеться. Он должен понять… Нельзя…

В дверь, ведущую в комнату для гостей, снова забарабанили.

— Скажите им, чтобы они убрались отсюда! — прошептала она.

— Все в порядке! — крикнул Эдуард громче, чем нужно.

Стук прекратился. Анастасия ясно представила, как молодые люди с той стороны отводят гостей от двери, с многозначительным подмигиванием объясняя, что возникла маленькая житейская проблема: кое-кому стало плохо. Может, выпил лишку.

Она тронула его за руку.

— Что он вам сказал?

Эдуард ничего не ответил.

— Посмотрите на меня! — Анастасия ступила в свет торшера, показав скуластое веснушчатое лицо, черты которого казались мягче из-за доброго выражения глаз. — Я не причиню зла вашему брату.

Эдуард сел на стул, отвернулся. Только когда Анастасия увидела, как судорожно дергаются у него плечи и как он прячет в ладонях лицо, только тогда она поняла, что он плачет… такое нередко случается со славянами, у которых эмоции обычно берут верх. Но тут было другое: Эдуарда затянуло в водоворот событий, значения которых он не понимал, а такое может вызвать глубокий внутренний надлом даже у сильного человека.

Анастасия достала из сумки носовой платок и вложила ему в руку. Через несколько минут он повернулся к ней.

— Простите…

— Ничего страшного.

Она хотела было вызвать его на откровенность, но Эдуард уже заговорил сам.

— Я никогда не видел его таким расстроенным. Всегда, с тех пор как я его знаю, он был довольно суров. Со всеми нами. И с матерью тоже. — Эдуард озирался по сторонам и шмыгал носом. — Но мы все равно его любили, а он — нас. Всегда нас выслушивал, интересовался, какие у нас трудности, помогал, даже когда переехал в Москву. Бывало, я… ну, в общем, хотел, чтобы он помог мне достать кое-что из вещей… сами понимаете: то да се, одежду там… В городе-то у нас ничего нет. Он это, конечно, знал, но вместо подарков дарил нам свое время. Самое ценное, что у него было. Каждую неделю звонил, спрашивал, как дела, советовал. Он никогда не пользовался своим положением для блатных дел…

Эдуард вдруг замолчал. Анастасия присела перед ним на корточки.

— Говорите, говорите!