На ней было то же свободное платье, что и в прошлый раз. И все остальное было как в тот вечер: длинные золотистые волосы, едва заметная улыбка, не исчезающая с лица, губы, которые закрывались и открывались целую вечность, загар, напоминающий ему о другом, праздничном мире за тысячи километров от заснеженной зимней Москвы…
И не беда, что окна в спальне были зашторены и кровать им пришлось искать на ощупь, что, разорвав на ней платье, он так и не увидел ее обнаженной. Зато был прохладный мех покрывала, ласковые прикосновения атласных подушек и тепло женщины, которая хотела его.
Часом позже, когда он засыпал, рядом с ним уже никого не было.
…Еще несколько минут ушло на то, чтобы найти выключатель. Калягин чувствовал, что мерзнет — кто-то отключил центральное отопление. Он остановился посередине спальни, растерянно оглядываясь и чувствуя, как на него наползает липкий страх. Одежда валялась там, где он ее сбросил. Один ботинок лежал у окна, другой выглядывал из-под кровати. Кандидат в члены Политбюро, мать твою!..
Калягин торопливо отдернул штору: за окном царил непроглядный мрак. Он громко позвал ее по имени, но дом ответил ему молчанием. Он остался один!
Во второй раз в жизни он попался на крючок бабе. Надо же, двух десятилетий не миновало, как Дмитрий Калягин снова зацепился за юбку!
Разозленный, он погасил свет в спальне и спустился по лестнице к выходу. В гостиной горела настольная лампа, но там тоже не оказалось ни души. В прихожей он натянул пальто, надел шапку и с замиранием сердца взялся за ручку двери. Какая еще гадость ожидает его на улице?
На крыльце он невольно остановился — на фоне белого снега и черного неба контуры предметов расплывались. Прошло несколько секунд, прежде чем глаза привыкли. Калягин одновременно услышал и увидел шофера, вылезающего из машины: «Добрый вечер, Дмитрий Иванович». Что бы это значило? И куда делась женщина?
Лишь нырнув в теплое нутро автомобиля, Калягин начал успокаиваться. Страх прошел, но осталась тревога — так, пожалуй, вернее всего можно было назвать то чувство, что он испытывал сейчас. Такое же беспокойство мучило его много лет назад в Таллинне, когда он вдруг ощутил себя игрушкой в руках невидимой, но могущественной силы.
Шофер включил мотор — или нет, они уже давно ехали? Калягин обернулся и чуть не вскрикнул. На фоне ярко освещенного окна афанасьевской дачи мелькнуло лицо.
Подобно кубикам детской головоломки, его черты перед внутренним взором Калягина сложились в одно целое. Господи! Да ведь это…
По пути в город Калягин вспомнил, как обычно развлекается КГБ, запугивая свою жертву. Порой разыгрываются целые представления с единственной целью — вывести человека из равновесия, принудить его к бегству. Так веселее охотиться, и трофей в конце охоты ценится дороже. Иногда они показывают жертве лицо человека из ее прошлого. Лицо, которое нельзя узнать с первого взгляда, но которое будет постоянно тревожить жертву, будить ее по ночам, и в конце концов доведет до полного умоисступления. Лицо будет напоминать жертве о давних грехах, подлинных и надуманных, о спрятанном трупе или совершенном некогда предательстве. Лицо из прошлого напомнит обо всем. И в тот момент, когда жертва наконец узнает его, за ней придут. Если вы узнали лицо, значит они уже стоят за вашей дверью.
Калягин узнал лицо. Генерал Афанасьев все-таки был на своей даче.
— Он твой, как ты и просил.
Афанасьева лежала в постели. «Сегодня уже во второй раз», — невольно отметил про себя министр.
— Что случилось? — спросил он, стоя над женой и разглядывая заметные в свете ночника морщинки вокруг ее глаз.
— Не прикидывайся идиотом, Виктор. Что именно случилось, не важно. Важно то, что теперь он выполнит все, о чем бы ты его ни попросил. — Она пристально посмотрела мужу в глаза. — Можешь использовать его, а можешь стереть в порошок. Как захочешь.
И тут он с чувством гадливости увидел, что она мечтательно улыбается.
— Если снова потребуется моя помощь, — прищурилась она, — только намекни.
«Сука, — подумал Афанасьев. — Моя собственная маленькая сучка, но опасная, как волчица».
18 декабря
Сегодня Долинг впервые получил не письменную, а устную весточку.
Прийдя на завтрак, он сел на свое обычное место с краю длинного стола. В очередной раз мелькнула мысль: «Как в школе»; Долинг гораздо ближе сходился с учителями, чем с одноклассниками. И здесь тоже — любил подолгу беседовать с тюремным священником и надзирателями и только изредка перебрасывался парой слов с кем-нибудь из заключенных. Тем больше он удивился, обнаружив, что разговорился с веселым молодым парнем, у которого зубы были наполовину черные, наполовину золотые.
— Привет, меня зовут Тони, — представился парень и сообщил, что получил шесть лет за растрату и «тянет» уже второй срок. Затем Тони поинтересовался, за что «упекли» Долинга.
— В общем-то, за то же самое, — ответил тот.
— Понятно, — ухмыльнулся Тони.
Раздался звонок, и все они встали из-за столок — двести семьдесят «гостей Ее Величества» в одинаковых синих робах.