Шпицбергенский дневник

Умер Иван Старостин в 1827 году, проведя семнадцать лет безвыездно на своём одиноком мысу. Какие мысли посещали его? Что заставило жить в стороне от всего мира, в самом суровом краю, где нет фактически лета в нашем понимании с буйством зелени, цветением деревьев, весенним пением птиц, жарким солнцем, где в даже в середине лета приходят льды и дуют сильные холодные ветры? Почему достаточно ему было вечного океана перед глазами, над которым то и дело проносятся узкие линии гагар, гусей, уток, удивительно громко кричат огромные чайки-бургомистры, не боящиеся ни кита в море, ни медведя, угрюмо бредущего в поисках пищи? Наверное, не было счастья ему на материке, если решился остаться до конца жизни на краю света, где редким гостем был человек.

Остался на мысе Старостина лишь деревянный фундамент дома последнего помора. Стоял некогда и поморский крест, поставленный, может быть, прибывшими впоследствии товарищами, такими же бородатыми, но, конечно, не столь умудрёнными жизненным опытом многолетней беседы с открытым океаном, как их земляк Иван Старостин.

Рядом с остатками поморского жилища и могилой помора стоит деревянный дом, поставленный норвежцами. Это странно. Согласно норвежскому закону об охране памятников культуры на Шпицбергене не допускаются ни какие строения в радиусе ста метров от памятника старины, каковым, несомненно, является дом Старостина, вернее то, что от него осталось. Я говорил об этом губернатору Шпицбергена госпоже Улсен. Она удивлённо подняла на меня глаза и сказала, что даст команду разобраться с этим делом. Но незаконно построенный дом так и стоит в неположенном месте, как подтверждение тому, что издающий законы сам не всегда их соблюдает, предпочитая главным образом требовать исполнения от других. Это мне неприятно, ибо норвежцы вообще-то отличаются пунктуальностью в соблюдении своего законодательства, и не хочется обвинять их в собственной нерадивости.

Неподалеку от дома Старостина протекает река Линне. Она небольшая, так как вытекает из озера с таким же названием, находящимся всего в нескольких сотнях метров отсюда. Раньше и река и озера назывались «Русским», а позднее на карты нанесли имя шведского ботаника Линне. Река не длинная, но бывает очень бурной в период сильного таяния льда или мощных дождевых осадков.

Если перейти эту речушку и двигаться по берегу к югу, то очень скоро попадаешь на норвежскую станцию «Исфьорд радио», откуда осуществляется радио связь норвежцев с радио точками всего архипелага и находящимися в его акватории судами. Ну а за станцией начинаются совершенно безлюдные места, куда и направляются наши археологи в поисках следов поморских жилищ.

На самом же мысе Старостина есть и поставленный баренцбуржцами деревянный дом, в котором останавливаются исследователи, изучающие природу и историю архипелага, рыбаки, приезжающие за гольцом, водящимся в озере Линне, туристы, изредка задерживающиеся на ночлег. Наш дом расположен на допустимом норвежским законом расстоянии.

В дом ведут три деревянные ступеньки. Дверь в прихожую, как и положено, открывается наружу, чтобы ни медведь белый не смог вломиться, навалившись полутонным весом, ни снежный занос не ворвался бы внутрь помещения. За прихожей большая комната с двухъярусными полатями по двум сторонам, вместительными настолько, что восемь человек могут разместиться на них, не толкаясь и не теснясь. У входа печь, рядом стол и лавки, маленькое окошко.

Вот и вся хижина. Здесь предстояло жить три дня нашим археологам.

Там я тоже снимал разгрузку, перенос вещей в домик. В объектив камеры попадают утки, проводящие свой утиный досуг на речке, белые, голубые и розоватые камнеломки, усеявшие местами каменистую, а местами почти болотистую почву, море, всплескивающее прозрачно-зелёными в белых оборочках пены волнами на берег, где застряли после отлива куски льдин, и обязательно горы. Мимо проходят вертолётчики, интересуясь, попадают ли они в кадр.

Попадают. Их интересует, смогут ли они переписать потом мою работу на свою плёнку. Смогут.

Михайлов предложил мне остаться с ними, но у меня своих дел с переводом хватает. Идя к вертолёту на посадку, попутно напоминаю Виктору, что начальником группы остаётся он, а не Михайлов. Это важно, поскольку амбиции бывшего большого администратора при отсутствии опыта жизни в походных условиях экспедиции могут закончиться неприятностями.

Возвратившись в Баренцбург, сказал командиру вертолётчиков, что на их месте объявил бы забастовку до прилёта генерального директора, то есть не забирая его из Лонгиербюена. Тогда бы он сразу почувствовал на себе результат его, мягко говоря, безразличного отношения к вертолётчикам. Павел Тихонович сказал, что этот вариант обсуждался, но решили ещё раз посмотреть генеральному директору в глаза и всё высказать ему напрямую. Не уверен, что это правильное решение, но им виднее, как поступать в том или ином случае.