Шрамы как крылья

Все время заживает, да никак не заживет.

– Как проходит реинтеграция?

– Аборигены приняли меня в свое племя, так что внедрение прошло успешно.

Доктор Шарп с улыбкой качает головой. Кора кладет руку на мое плечо.

– Все хорошо. Она даже подружилась кое с кем из группы психологической поддержки.

– С Пайпер, верно? – спрашивает доктор.

Я киваю. Не нравится мне, что Кора только что выдала эту информацию ему – и, скорее всего, всей Комиссии по моей жизни.

– Пайпер очень энергичная девушка. Когда она лежала в ожоговом, мне приходилось напоминать медсестрам, что есть еще и другие пациенты. Она прямо-таки притягивает к себе всех.

– Да, это точно про Пайпер, – соглашается Кора, сидящая рядом со столом, на котором лежит открытая папка с моими документами. – Она убедила Аву пойти в театральный кружок.

– Театральный? – Доктор Шарп от удивления даже отрывается от компьютера.

– Я в команде рабочих, так что играть на сцене не буду, – торопливо поясняю я.

Доктор Шарп разглядывает мое лицо, однако не так, словно изучает шрамы. Нет, он словно смотрит сквозь мою кожу.

– Из-за того, как выглядишь?

– Именно. – Я невольно поеживаюсь, и одноразовая простыня шуршит подо мной.

Доктор Шарп садится на стул и смотрит на меня, сложив руки на груди.

– А что, если этой помехи не будет?

Судя по выражению лица Коры, она удивлена не меньше моего. Мы обе знаем, что мне до конца жизни придется делать операции, чтобы сглаживать шрамы, сейчас у нас просто перерыв. Так решила Комиссия.

Постукивая карандашом по подбородку, доктор Шарп со скрежетом подъезжает ко мне на стуле.

– Видимо, пришло время подумать о более специфических преобразованиях.

– Типа пластической хирургии? – уточняю я, вспоминая фотографии послеоперационных глаз и ушей, хранящиеся в моей спальне.

Кора напрягается, а доктор Шарп смотрит лишь на меня, будто я тоже вхожу в Комиссию. Нет, будто я и есть Комиссия.

– Типа восстановительной хирургии, – поправляет он.

И тут меня прорывает.

– У меня так много идей на эту тему! У меня есть целая папка – надо было принести ее, но я не знала, что об этом зайдет речь. Первым делом глаза, верно? А потом – такая крутая штука! – я читала, что можно взять донорские волосы для пересадки на брови, они выглядят не совсем как настоящие брови, но все равно, это поразительно, и я даже не знаю…

Доктор Шарп выставляет вперед ладонь.

– Тихо, тихо. Давай начнем с малого.

Он аккуратно приподнимает провисшую кожу под моим левым глазом, закрывая промежуток между веком и глазным яблоком.

– Думаю, будет как-то так.

Он дает мне зеркало, и я словно возвращаюсь в день фотографирования, когда на экране монитора увидела прежнюю себя. Сама я не раз точно так же подтягивала кожу, желая хоть на миг убедиться, что я – все еще я.

– И это останется навсегда? – недоверчиво уточняю.

– Да. Операция несложная. Мы возьмем небольшую полоску кожи у тебя за ухом и закроем ею эту область. Недельку полежишь в больнице, веки на время придется сшить вместе, как тогда.

В прошлый раз, когда доктор Шарп сшил мои веки, я лежала в посткоматозном морфийном дурмане. Помню, как медсестры выдавливали гель мне на глаза, чтобы я не ослепла. Помню, как после операции смогла моргать – потому что у меня снова были веки.

Но лучше всего мне запомнилась непроглядная темнота.

– Я готова, – говорю я.

Я пойду на что угодно, чтобы стать похожей на себя прежнюю.

Доктор Шарп светит мне в глаза фонариком и просит посмотреть вверх, вниз и в стороны. Потом зовет медсестру с таблицей для проверки зрения и велит мне читать буквы. Я вижу почти до последней строки.

– Плюс в том, что ее глаза в хорошем состоянии, – комментирует доктор Шарп Коре. – Ни язв роговицы, ни ухудшения зрения. Минус – в такой операции нет необходимости, она не входит в список жизненно необходимых, так что вам придется это обсудить.

– Мы подумаем, – говорит Кора сдержанно и быстро – так непохоже на ее обычный дружелюбный тон в общении со всеми, кто носит врачебный халат.

– Разумеется, – кивает доктор Шарп.

Кора просит меня посидеть в комнате ожидания. Сквозь стекло я вижу, как она горячо что-то втолковывает доктору Шарпу, который проявил своеволие, недозволенное Комиссией.

Я перевожу взгляд на стены, где висят черно-белые фотографии предыдущих пациентов ожогового отделения. Почти на каждой запечатлено, как они лезут на гору, плывут или делают что-нибудь столь же жуткое. И каждая подписана каким-либо словом. «Храбрость» – девушка с извилистым шрамом на ноге спускается по тросу. «Стойкость» – однорукий парень с ожогами играет в бейсбол.

При выписке меня тоже хотели сфотографировать. Медсестра сказала, что подпишет мою фотографию словом «Боец». Я отказалась. Меня нет на этой стене вдохновения. Люди на этих фотографиях заслужили свои звания, свои триумфальные фотографии «после». Одноногий мужчина пересекает финишную прямую под лозунгом «Выносливость».

Подтянув кожу под глазами, я смотрю на отражение в стекле.

Изменение мелкое, вряд ли его даже заметят.

Но это шаг.

Ко мне прежней.

К тому, чтобы наконец-то заслужить свое «после».

Глава 22