Шрамы на стали (СИ)

Корону она оставила в покоях — золотой венец, который так шел к ее волосам, — но от военной выправки и королевского презрения к раубриттерскому сброду избавиться не могла. Расправляла плечи, привыкла глядеть свысока, точно представляя их закованными в кандалы, как и должно быть — как она привыкла думать… до войны с Нильфгаардом, до Гаскона Броссарда, запросто сломавшего ее представления о чести и верности. Наверное, это благодаря ему она сдалась, смогла ступить на поляну, кивнуть паре человек, счастливых, одурманенных ночью, отмахнуться от пьяных мужиков, которые изумленно на нее уставились, очнувшись от пьяного наваждения, и переметнулись к отзывчивым крестьянкам, даже принять простой деревянный кубок с плещущим о стенки вином с пряностями — и совсем не бояться быть отравленной.

Пробираясь к Ольгерду, Гаскон успел ловко увести у какой-то пышной раскрасневшейся девицы новенький, едва сплетенный венок из молодой травы и желтых полевых цветов; не успела Мэва и охнуть, он сдернул с ее волос тугой шнурок, расплел в несколько уверенных движений косу — чуть кудрявые волосы запереливались драгоценным золотом в блеске рыжих костров. Венок слегка щекотал кожу, колол; она глядела возмущенно на широко оскалившегося Гаскона, чувствуя, что выглядит нелепо и неуместно, готовая сорвать его и бросить под ноги, но рука отчего-то не поднялась.

— Тебе к лицу цветы, — просто сказал Гаскон, и Мэва тщетно старалась найти в его тоне хорошо знакомую издевку; так же спокойно он сказал бы о любой другой самой очевидной вещи: о том, как чудно видно луну сегодня, например…

— Не смей лгать своей королеве, — беспомощно прошипела она.

Фон Эверек был плотно окружен галдящими людьми, в лицах которых Мэва не угадывала ничего благородного и возвышенного — то были вполне заурядные бандиты, против которых она — в другое, конечно, время — отправила бы пару отрядов пехоты покрепче. Рядом же гулко хохотали девицы, почти раздетые — то, что на них было, Мэва погнушалась бы назвать приличным нарядом, — разукрашенные синеющими татуировками. Без особой надежды переведя взгляд на их атамана, Мэва еще долго всматривалась во внимательные сине-зеленые, точно осколки бутылочного стекла, глаза, — и лукавые, и безучастно-усталые одновременно.

— Да это же Кобелиный Князь, сколько лет! — шумно приветствовал Ольгерд, хлопая Гаскона по плечу, что тот чуть не пошатнулся. — Давно не виделись, а это, верно… — Опасный взгляд переместился на Мэву, Ольгерд оскалился: — Ба, сама Песья Королева! — И заговорщически подмигнул Гаскону, словно Мэвы не было рядом: — Знаешь, ради такой милсдарыни и я нашел бы цепь…

— Да разве ж это привязь… деньги есть, кормят, живу как король… — запутанно отмахнулся Гаскон, с явным неудовольствием глядя, как Ольгерд в ответ на протянутую для крепкого пожатия руку падает на одно колено и припадает к ее запястью горячими губами. Мэва надеялась, что лицо ее в этот миг отражало мучение.

Они говорили о своем, пока Мэва не прислушивалась; знала: Гаскону хватит чести рассказать, если это вдруг потребует королевского внимания. Но как же трудно было отпустить, забыть себя-королеву, не позволявшую окунуться в нетрезвое веселье, хлебнуть этой необъяснимой радости из горла…

— Скажешь, никогда не сбегала тайком, чтобы отпраздновать эту ночь, а? — Знакомый насмешливый тон ее успокаивал. — Ни за что не поверю… Это же почти главный праздник Севера. Мне всегда удавалось выскальзывать.

— В молодости, разве что, — протянула Мэва. — Пара моих фрейлин прикрывала перед отцом, они мелькали в окнах покоев, нацепив мои платья, чтобы все уверены были, что я тихо маюсь от скуки и читаю. Или вышиваю. Или что там полагается делать примерным принцессам. Пару раз я… да, сбегала. Танцевала с кем-то, пыталась петь — ты знаешь, у меня отвратительный слух. Потом мне… стало не до того.

Как давно это было — и не с ней, не с Мэвой, знающей войну и битву, помнящий предсмертные крики своих солдат и то, как ныло в груди при взгляде на разрушенные города. Разве могла она так легко танцевать, как эти девушки в длинных белых одеяниях — точно сказочные эльфки?..

— Так за чем дело стало? Идем. — Гаскон протянул ей руку.

Поколебавшись, Мэва так и не придумала ответа. Они оба знали, что она просто не умеет веселиться; всегда оправдывалась необходимостью, военным временем, королевскими заботами… Глядя на Гаскона, сияющего глазами, жадно оглядывающегося, наконец оказавшегося на своем настоящем месте, она чувствовала, как тоскливо скребет на сердце. Редко когда Мэва чувствовала себя такой старой и измотанной…