Шрамы на стали (СИ)

— А кому бы нет? Разве ты не чувствуешь то же, когда твои подданные с благоговением смотрят на свою королеву? Власть увлекает. Но на самом деле я понял, что хочу сыграть с судьбой. Не вышло бы — что ж, ладно. И я выдумал это все, я устроил бал-маскарад. Сочинил себе прозвища, легенды. Со временем мы набирали силы, а я забывал, кем был. Одиноким мальчишкой, следившим за весельем с улицы. Теперь я сам его устраивал.

— Грабить людей — это не весело, Гаскон, — укоризненно напомнила она. Ее правильность невозможно истребить.

— Я не отбирал у бедняков последнее — больше никогда. А постой! Сбегать по ночам с разбойником — весело? Залезать в чужой дом? Где эта зыбкая грань того, что можно, а что нет?

— Это твой вопрос?

Она шкодливо улыбалась, довольная игрой; подловила, и верно…

— Нет, постой, я придумаю новый.

Ночь медленно клонилась к рассвету, но вопросов у них хватило бы на тысячу — и еще на одну.

***

Следующий день подкрался внезапно, на мягких неслышных лапах, и вынудил снова влезть в седло и следовать подле королевы, наблюдая за неотвратимым приближением города, выросшего впереди. Города обычного, в меру грязного, в меру чистого, в базарный день — нашептали разведчики — разгульного, громкого, точно захмелевшая девка.

— Узнают или нет? — Гаскон прикинул насмешливо, точно разыграл монетку. — Было бы так неловко снова оказаться за решеткой… Придется в этот раз вашему драгоценному величеству меня вызволять…

Стены Спаллы виднелись впереди, освещенные ярко полыхавшим солнцем. Гаскон окинул долгим взглядом свой отряд, разом посерьезневший, молчаливый. Они сохранили память об этом городе и его тюремных подземельях навечно, вписали в собственное имя. И не могли не знать, что однажды придется вернуться: боги водили их за поводок.

— Они не посмеют тронуть моего человека, — решительно заявила Мэва, и что-то в ее тоне подсказывало, что она готова отбивать его от прошлого сталью. — Но, пожалуй, ты прав. Держись подальше, не лезь вперед.

— Как прикажет моя королева, — на удивление смирно согласился Гаскон.

Она улыбалась. Несмотря на бессонную ночь, Мэва была бодра и уверенно держалась в седле, с прямой спиной, словно что-то в рассказе о его долгом пути дало ей сил. Смотрела вперед, редко оборачивалась, зная, что там, за ней, Гаскон, готовый прикрыть щитом. Он опасался, что после всей правды о разбойничьей жизни Мэва отвернется, но она слушала с искренним интересом, точно девчонка. Память о кусках его жизни, ярких и страшных, они поделили между собой…

Гаскон глядел на нее, не желая отрывать взгляд. «Моя королева» — как давно это стало не издевкой, а неявной ни для кого, кроме них двоих, клятвой, он бы не сумел ответить. Когда он привык, прижился, присмирнел… Ностальгия по прошлой жизни драла сердце иногда, но у него по-прежнему была дорога, добрый лук, знакомые люди, которые прикрывали его в битве. Было что-то, ради чего он сражался: не ради бездушных звонких монет, но ради златовласой королевы.

Она ехала впереди, Гаскон мог рассмотреть Мэву, ее знакомую косу, которую он любил расплетать. Женщин принято считать очаровательными. Прелестными. Обворожительными. К Мэве он не мог подбирать таких слов — и не умел никогда, не хотел ей глупо льстить и лить липкую патоку фраз. Он знал Мэву разной, но такой, собранной, в королевском венце, горевшем на гордо поднятой голове, восхищался больше всего. И рад был, что впервые ее увидел в бою, яростную и лихую.

— Лорд Броссард… — позвал кто-то, молодой наивный голос, так похожий на голос Виллема, к которому он привык. Он играл эту роль впервые, иногда казалось — сил не хватит, не вытянет; разбойником быть куда проще… Но награда манила блеском золота.

Город распахнул ворота, и руки не дрогнули, когда он чуть поторопил коня. Жить настоящим, а не прошлым — он обещал. Клялся королеве без слов.

***

Дни тянулись неделями, а Мэва все неустанно рвалась вперед, зачастую изматывая свою бедную, усталую охрану. Они следовали кругом, ехали по границе, встречая знакомые края, с которыми не виделись с самой войны. С тех пор многое переигралось, карту расчертили заново, но народ остался тот же, внимательно следивший за королевой. А Мэва снова выбирала, казнила и миловала, а Гаскон с увлечением играл в королевского советника, пусть и в одиночку — непривычно, но коль каждое его слово имело какой-то вес, он не мог молчать.

Следуя заранее оговоренному плану, они заехали и в замок в Ривии, а Гаскон, хоть и терялся в коридорах до сих пор, прекрасно знал, где искать Мэву: в королевской усыпальнице, навещающей старого друга. Она распоряжалась, чтобы сюда всегда приносили свежие белые цветы, чтобы не гасли свечи, а пыль вытирали начисто. Но стоило ей немного отдохнуть, Мэва уже стояла возле гробницы, опустив голову.

Гаскон не любил это место, неуютно ему было среди мертвых, душно, темно, точно и его похоронили заживо где-то неподалеку. Но он понимал, что влечет Мэву приходить сюда раз за разом, почему она часто говорила с тишиной, точно надеялась услышать в ответ мягкий знакомый голос, получить добрый совет.