Шрамы на стали (СИ)

— Бываю там полтора раза в год, — сознался. — Не домашний я человек, моя королева, вечно в разъездах.

Мэва кивнула: запомнила, и они двинулись дальше. Этим же днем заехали в крупное село, где она долго разговаривала с солтысом — куда как проще оказалось в городах, где часть населения хотя бы умела карябать свои грамоты. Вернулась задумчивой, но и обнадеженной.

Под ночь они ускользнули из лагеря без охраны; Гаскон сумел убедить, что бояться в его доме Мэве нечего: если только какой-нибудь коряги в разросшемся саду, но лунного света было много, споткнуться трудно. Что-то больно увлекательное было в том, чтобы забраться в собственное поместье через забор, это возвращало его в лихую молодость, а Мэву попросту веселило. Гаскон нередко замечал, как его королева наслаждается чем-то… порицаемым. Немного разбойничьим. Его всегда забавляло, как она меняется ночью, словно прячась за мраком, прикрываясь им, чтобы никто не смог укорить королеву.

Гаскон однажды лично слышал, пробегая по замку, так и не ставшему для него знакомым, как Мэву за глаза называли «разбойничьей королевой». Он остановился и подумал, что лорд Броссард вызвал бы наглеца на поединок прямо сейчас, а разбойник Гаскон врезал бы по зубам за честь своей королевы. Но, обернувшись, он с изумлением обнаружил, что это судачили какие-то придворные дамы, которые, почувствовав его взгляд, зарделись и спрятали носики за веерами. В тот раз он не впервые задумался, какую репутацию ей создает. И все же малодушно рад был идти с Мэвой рядом вновь.

— Раньше, когда был совсем молодой и дурной, я частенько влезал к кому-нибудь, — рассказывал Гаскон, когда они пробирались по саду, вертя головами, чтобы действительно не попасть ногой в какую-нибудь незаметную яму и не исхлестаться ветками. — Иногда от голода — яблоки воровал, иногда — просто так. Хотел вспомнить, каково жить под крышей. Тем более, такой роскошной.

Оглядываясь, он сознавал, какой великолепный подарок ему сделала Мэва, когда нашла это поместье. Дом белел между деревьев, окна не горели; если тут и оставались какие-то слуги, они видели десятый сон и не догадывались, кто забрался в сад… Буйный сад, точно лес. Гаскон почти не удивился, когда они вышли к небольшому озерцу — справа виднелась беседка, погребенная под тоннами плюща.

— Здесь у тебя… приятно, — призналась Мэва. Она подошла к воде, присела, коснулась кончиками пальцев натянутой водной глади и тут же отдернула руку. — Холодно! — охнула. — Студеная, как в роднике.

— А ты хотела освежиться? — усмехнулся Гаскон. — Не стану останавливать, но и лечить королевскую простуду тоже не мастер.

Они долго сидели, глядя, как звезды дрожат в удивительно чистом озерце; Гаскон устроил голову на коленях у Мэвы и всматривался в небо — так вид был куда лучше. Мэва запуталась пальцами у него в вихрах, словно отыгрываясь за все время, пока он ходил в излюбленной шапке с острым козырьком; вопреки прозванию, хотелось мурчать большим диким котом…

— Тебя когда-нибудь ловили? — с легким вызовом спросила Мэва. — Во время таких набегов.

— Меня никто никогда не ловил! — рассмеялся Гаскон.

И так глупо и нелепо было кричать об этом, покоряясь ее ласковым рукам; Гаскон гордился свободой, служил ей полузаконно, шел, куда хотел. Если бы он пожелал, мог бы сорваться со своей оголтелой бандой в лес, Мэва не из тех, кто станет останавливать или гнаться… Кого он обманывал: не захотел бы. Ошейник на него не надели, на цепь не посадили. Он сам остался и шел за ней след в след.

— У тебя здесь волосы растут в другую сторону, — поделилась Мэва, нащупывая короткий шрам на затылке — от того оглушительного удара по голове. — Не болит?

— Ноет в плохую погоду немного, терпеть можно.

В лунном свете лицо Мэвы казалось совсем бледным, мертвенным, а ее шрам выделялся черной полосой.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросила Мэва.

— Сказку на ночь, моя королева? О благородном разбойнике и прекрасной даме?

— Сказок мне на старости лет и не хватало… — Гаскон собирался заспорить, расхохотаться, отвлечь всеми силами, заплутать в веренице бесконечных усмешек, но Мэва остановила величественным и твердым взмахом руки. — Ты никогда не рассказываешь о прошлом, но я… хочу знать. Что бы там ни было.

Почувствовал, как дрогнула Мэва, а сам напрягся, подумал, что стоило бы вскочить, но не смог, уморенный долгим днем. Он никогда не смог бы вырваться из ее рук.

— Это плохая сказка, Мэва, страшная, ты не захочешь ее слушать. Ты знаешь обо мне достаточно. Это не тайны, но… не люблю вспоминать.

— Мы можем сделать честно: один вопрос задаю тебе я, а другой можешь спросить ты… Мы говорим о чем угодно, часто — обо мне. Но про себя ты не рассказываешь. Даже правды про прозвище мне пришлось добиваться так долго.

— Согласись, выдумка про таксу куда приятнее правды. Ты улыбалась, я помню. Закатывала глаза и улыбалась, потому что я не стал говорить с тобой о проклятых нильфах, а болтал свою чушь. Так значит, ты предлагаешь…