Шрамы на стали (СИ)

Она отвернулась. Не было ни единого шанса закончить этот разговор и не сорваться на больной, беспомощный хрип — Мэва не умела плакать, слез у нее давно не осталось, еще до начала этой невыносимой войны. Но глаза горели все равно, как будто их разъедала соль.

— Альдерсберг не ждет, — напомнила она, стиснув зубы. И быстрым шагом бросилась прочь, даже сквозь надежный доспех лопатками чувствуя тоскливый взгляд Гаскона.

***

Когда Альдерсберг пал, у нее не оставалось никаких сил: Мэва и представить не могла, что сталось бы, если б ей правда пришлось штурмовать крепостные стены. Война истощила ее и вывернула наизнанку, лишила дорогих ей людей, и хотя армия ее крепла и росла с каждым днем, она вовсе не чувствовала всеобъемлющего ощущения великой победы, о которой все говорили. Слыша, как ликуют солдаты за стенами взятого города, она никак не могла успокоиться, постоянно прислушивалась, ожидая, что запоет грозно рог, возвещающий приближение с горизонта нильфгаардской тяжелой конницы, блистающей золотыми знаменами на флагах. Но ничего не происходило, торжества только набирали силу…

Мэва была в кабинете, некогда принадлежавшем аеп Даги. Она уже приказала вышвырнуть прочь все вещи проклятого нильфгаардца, перетащила в другие комнаты его бумаги, слишком ценные, чтобы предавать их очистительному огню, хотя так невыносимо хотелось заставить пылать все, что напоминало о владычестве Черных. Долой чужие знамена, черные полотнища — в костер, а солдат их в колодки, а после — прочь за границы. Ее земля и так настрадалась, пока они по ней ходили…

— Демавенд вовсю празднует, — раздался мягкий голос Гаскона от двери — та открылась с тихим скрипом старых петель. — Ты бы видела, как он пьет, любой наш краснолюд удавился бы от зависти. Так и думал, что найду тебя здесь…

— У Демавенда от этой войны осталось больше радости, чем у меня, — мрачно проговорила Мэва. Она стояла рядом со столом, взирая в узкое, но ясное, чистое окно. — Хотя его страна сгорела, сам он объявил себя победителем. Да еще сын родился — старый дурак наконец счастлив, получив наследника.

Гаскон неслышными шагами прошелся вокруг. Заглянул в разложенные на столе приказы, тронул алую сургучную печать. С любопытством покрутился рядом, пытаясь понять, что Мэва так внимательно разглядывает в празднестве во внутреннем дворе и даже за стенами — ликовали все.

— Как там солдаты, почему ты не с ними? — встрепенулась Мэва.

— Я не Рейнард, — терпеливо напомнил Гаскон любимую свою присказку; в голосе его опять хрустнул лед. — Я разбойник, Мэва, и многие из ваших доблестных героев все еще не хотят пить со мной за одним столом. Особенно если речь о командирах короля Демавенда.

— Я не считаю тебя разбойником, — резко заявила Мэва, разворачиваясь, хлестко взмахивая косой. — Ты прошел больше, чем они, это ты герой, Гаскон Броссард, — не кривись, ты достоин этой фамилии, доказал, что ты не сын предателя и не Кобелиный Князь. Они все не видели, как ты первым кидался со мной в бой, как спускался в Махакамских горах на верную смерть, желая помочь раненым солдатам. Они ничего не знают.

Настоящая, печальная улыбка мелькнула на его губах, ни капли не напоминающая привычный резкий и насмешливый оскал. В тусклом свете нескольких свечей и отблесках огней, зажженных гуляющей солдатней внизу, он казался немного незнакомым, иным. Мэва немного неловко отвела взгляд.

— Ты что-то хотел?

— Не мог места себе найти, пошел, куда глаза глядят, — невинно ухмыльнулся Гаскон. — Прогонишь — уйду. Мне показалось, тебе тоже одиноко сидеть здесь, как принцесса в башне.

— Оставайся, если хочешь. Будешь играть роль ужасного дракона.

Она кивнула на высокий стул с резной спинкой, больше напоминающий трон; он тоже остался от аеп Даги, и Мэва желала бы изрубить его в мелкие щепки в приступе бессильной ярости, но не стала, понимая, что это ничего не решит. Следы войны нужно было вычищать иначе: издавать новые законы, делить не сгоревшую землю, чтобы не пришел голод в грядущие годы, раздавать награды и жаловать титулы, вычищать предателей, павших к ногам Черных и лобзавших им сапоги… Едва ли это будет просто, но уж явно не хуже бесконечных битв.

В стекле Мэва видела свое бледное лицо, перечеркнутое глубоким шрамом. Так и не снятая корона тускло сияла, а глаза были темны, точно впавшие глазницы покойника. Она потеряла слишком многое, чтобы радостно встречать победу; жаль, что нет магии, которая вернула бы ее на месяцы назад, — может, она исправила бы что-то, хотя бы попыталась. Мэва прижала ладонь к стеклу; руку обжигало холодом.

— Скажи, ты никогда не жалела, что отправила в бой Рейнарда? — тихо спросил Гаскон. — Может, будь он жив, ты не чувствовала бы столь сильной утраты. Мне тяжело видеть тебя такой, Мэва. Ты снова не спишь, ты не можешь радоваться победе, которую мы заслужили… Иногда мне кажется, лучше бы я…