Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Будут ли молчать те двое, что стали невольными свидетелями моей тайной подготовки к побегу и решили, что и они ее участники? Я продолжал носить маску безропотного смирения и лишь время от времени подмигивал этим двоим, чтобы подбодрить их и призвать к молчанию. Согнувшись в три погибели, со стонами и вздохами, мы, как обычно, таскали бревна; рабский труд, подневольный, как на барщине, под кнутом надсмотрщика. Насколько же легче было сегодня этим двоим при одной мысли о том, что скоро все это будет позади. Нет, я больше не сомневался: они меня не выдадут! Они наверняка живут сейчас только одной мыслью — мыслью о возвращении на родину. Как могут они колебаться и сомневаться, если перед глазами вспыхнул факел свободы? Но хватит ли им сил продержаться оставшееся время, не поймут ли они, что им уже нечего терять? Они должны молчать до завтрашнего вечера. Всего-то до завтрашнего вечера должны они сохранить веру в успех побега. До этого времени в их души не должно закрасться сомнение, колебание или подозрение. Они должны похоронить в душе эту тайну, молчать о ней. Мысленно я заклинал их молчать. До завтрашнего вечера, до завтрашнего вечера должны они предаваться мечте, должны оставаться под чарами моей хитрости! Да, после моего побега они почувствуют себя обманутыми, и от одной этой мысли на губах моих начинала играть дьявольская усмешка. Да, это было дьявольски низко, но я был сыт по горло бесчестным и подлым поведением моих же товарищей, с которыми мне приходилось каждый день сталкиваться. Теперь настала моя очередь посмеяться над ними, теперь я помашу им ручкой, и пусть они потом злобствуют сколько их душе угодно!

Наступил предпоследний вечер. Я ликовал: после работы нам раздавали валенки, и я получил свою пару. Теперь у меня в руках был ключ от выстроенного с таким трудом дома: дом готов, а я готов к переезду. Завтра, в это же время я лягу и притворюсь спящим. Потом, когда все уснут, я встану и, соблюдая осторожность, прокрадусь к двери, как призрак, как беззвучная тень, как ловкая кошка, неуловимая, хотя и живая. Никто меня не услышит, а скрипучую дверь я открою в тот момент, когда скрип заглушат громкие стоны и оглушительный храп. Я буду пробираться босиком с валенками в руках. О, я перехитрю этих остолопов, они ничего не услышат и ничего не заподозрят. Пусть спят спокойно! Потом я стрелой помчусь в ночь, словно молния проскочу я опасность и наутро буду свободен!

Но все вышло по-другому.

Перед последней ночью бывает еще предпоследняя. Все было кончено! Мои планы рухнули, развалились, как карточный домик. Мои расчеты не оправдались. Не осталось никакой надежды. Меня предали!