Шторм

И вдруг Грид застонал. Он снова входил в жизнь и первым, что он увидел в ней была эта женщина с тёплыми волосами и ангельски белой кожей. Он даже ещё не мог различить черты её лица, а видел только его свет.

– Что с тобой? Ты ранен? – в муке своего сомнения заговорила Зося.

Грид вдруг улыбнулся. Будто проснувшись в луче весёлого и беззаботного солнышка.

– Сейчас там, на корабле… я видела, как убили человека! Его убили прямо у меня на глазах! Понимаешь?

– Да, милая, я знаю, – тихо ответил Грид на её рвущиеся из груди слова. – Я не хочу тебя огорчать, но… там убили не одного человека…

Зося не сразу поняла смысл услышанного.

– Что?! Что ты сказал?

Грид вздохнул. Теперь он не смотрел ей в глаза.

– Нет! – крикнула Зося в сопротивлении и отчаянии. – Нет!

Он больше ничего не говорил. Грид поднялся с песка, опустил голову и вдруг его тело оживил танец, странный танец, похожий на последнюю песню журавля перед прощанием. Но только воспетую не голосом боли, а её жестами. Грид сцепил пальцы в судороге этой боли и отдал рукам всю выразительность своей обречённости. Он говорил танцем. Сначала робко, едва раскрывая движение, а дальше – с нарастающей решимостью и порывом. Он говорил танцем, в котором просыпался Ворон и ничто уже не могло удержать его в теле человека. Ворон бил крыльями, роняя искры с переливчатых перьев, вскидывал голову, целясь ею в бесконечное небо и кричал в сердце Зоси своей болью. А потом бессильно уронил крылья и замер. Танец угас. Внезапно и непоправимо. Зося плакала. Она всё поняла.

Это был прощальный танец, которым Ворон отмечал свою смерть. Горо не пережил ту стрелу на корабле, она сделала своё дело. Но, Грид…! Почему он должен был умереть? Зося бросилась к нему, обняла его и заговорила в самое ухо:

– Не оставляй меня тут одну! Я не знаю, как живут в этом проклятом мире. Не оставляй меня, прошу!

Грид обнял Зосю в ответ и поцеловал ей волосы. Он давно хотел это сделать. Её волосы обладали магией счастья, – его тянуло прятать в них лицо и осторожно дышать, тревожа чувства этой женщины своим дыханием. Она ещё сопротивлялась отвечать Гриду таким же дыханием, но сопротивлялась больше разумом.

– Что ты чувствуешь? – спросила Зося.

– Что живу, пока не сомкнутся глаза, пока мной не овладеет сон.

– Почему?

– Потому, – ответил Грид, отпуская Зосю из объятий, – что сон – это царство души, а она у меня теперь устремлена из этого тела. Она теперь принадлежит не мне. Смерть птицы её забрала и куда-то переносит. Но это случится только когда я усну.

– А, может быть, ты ошибаешься? – возразила Зося с надеждой.

– Сейчас есть только один способ проверить – исполнить канон Ворона. Я всегда перехожу в его сущность через этот канон. Но прежде нам надо покинуть это место. Здесь нас могут найти даны.

Грид укрыл плечи Зоси тёплым сукманом из такой плотной шерсти, что он вполне мог служить доспехом, и они пошли в чёрные сосны, сторонясь открытых мест.

Она украдкой смотрела на спутника, решая для себя, чего больше допускала видеть в нём: просто друга или не просто друга, а Грид искал пристанища своей страсти. Эта страсть тянула его в натуру Ворона. Внутри себя он почти уже был этой необыкновенной птицей, оставалось только найти место, где эта птица вырвалась бы наружу и обрела магические очертания в особых движениях человека. Грид нашёл такое место. По каким-то известным только его душе приметам.

Он встал лицом к закату, широко раскинув руки, выпрямил спину, и Ворон заговорил в человеке своей природой, своим естеством и порывом.

Грид делал какие-то движения уже не похожие на танец, но творившие в нём перевоплощение в птицу. Когда всё было закончено он посмотрел на Зосю. Виновато и растеряно.

– Ну вот, ты же видишь… Горо меня отторг!

Это обстоятельство ввергло его в лёгкую оторопь. Зося поняла, что, говоря ей о своей возможной смерти, Грид на деле был ещё не готов принять это как абсолютную реальность. Ей стало больно за него.

Он теперь будто не замечал ничего вокруг, но вдруг, увидев, как её бьёт озноб, Грид очнулся. Он стянул с себя льняной шенс с причудливой вышивкой и протянул его Зосе.

– Тебе надо снять мокрую одежду, – сказал молодой оборник всё ещё отрешённо.

Зося как зачарованная смотрела на Грида.

– Ты готов поделиться последней рубашкой?

– Но только не со всеми, – вырываясь из своих мыслей ответил Грид.

«Как это странно, – подумала Зося, – ему остаётся жить, может быть, до рассвета, а он беспокоится о том, что я замёрзла». Там, где она жила прежде, мужчины больше походили на капитана Тротта. Отвратительный Тротт просто реализовал их трусливую природу своими нелепыми протестами. Трус никогда не протестует прямо и соразумно, не протестует осмысленно и волестно. Трус прикрывается нелепостью своего протеста, чтобы не отвечать за право быть по-настоящему опасным.