Штормовое предупреждение

Во втором случае время определялось по номиналу купюры, которую агент ненадолго – но так, чтобы я разглядел, – выкладывал на стол. На место встречи указывало число малюсеньких кофейных чашечек перед ним.

Смеркалось рано, так что обе встречи прошли без осложнений. Точки были назначены заранее в не слишком многолюдных и слабо освещённых местах города.

В большом и шумном днём городе, в котором почти не чувствовалось отголосков их гражданского конфликта, таких хватало и не слишком далеко от бессонных центральных улиц и площадей.

Мои оперативники, расположившись справа и слева в двух десятках шагов от точки встречи, нас прикрывали. Оружие мы взяли в нашей второй резидентуре и туда же сдали через день, перед отплытием домой.

С агентами, как было согласовано ещё в Москве, мы обменивались одинаковыми портфелями. От них – документы и сообщения, от нас – деньги и новые инструкции. Второму ещё передали свежие батареи и запасной триод для рации.

Третья встреча происходила на следующий день в большом отделении почты и телеграфа в Галате. Условным знаком, указанием на время встречи, здесь служила цифра, написанная и зачёркнутая на телеграфном бланке. То, сколькими чертами она была зачёркнута, указывало на место встречи.

Документы и сообщения, переданные «птичками», были – насколько я понимаю, – важными, но не слишком объемными. Разместить их в секретных отделениях наших саквояжей и чемоданов не составило труда.

Досмотр отъезжающих каботажным рейсом из Константинополя был не особо тщательным. Везли мы традиционный набор: урюк и рахат-лукум, и в дозволенных пределах чай, кофе и папиросы. Ровно столько, сколько могут себе позволить командированные из небогатой страны.

Такой небогатой, что позволяет себе выделять миллиардный заём Мустафе Кемалю, которого уже сейчас здесь именуют Ататюрком. Ни более ни менее.

Пароход останавливался в Варне и Констанце, но мы на берег не сходили, – что там делать ночью, спрашивается? – и наутро прибыли в Одессу.

Через двое суток я уже был в Москве.

А ещё через двое, то есть с совсем небольшой задержкой от обещанного Нине срока, оказался уже в Севастополе.

Едва ли я ошибался, когда предположил, заметив её прерванное движение при встрече, что Ниночка готова броситься ко мне с объятием. Но сдержалась она.

Сдержался и я.

Однажды в Константинополе

…Вот уже пятый день подряд в Константинополе, на углу только что переименованной, а потому называемой горожанами и так и сяк улицы, у выхода её к площади Таксим, сидит небольшого роста немолодой человек в кожаном фартуке. По физиономии в запущенной рыжеватой с проседью щетине или, с не меньшей вероятностью, в несолидной пока бороде, непросто понять, кто это – турок, айсор[11], грек, еврей или араб. Но ящик со скошенным верхом и накладкой для обуви, стульчик для клиентов, разнокалиберные и разноцветные щётки, баночки крема и ваксы однозначно указывают на его род занятий.

Работает – чистит башмаки, сапоги и ботинки, – он споро и даже с некоторым шиком, хотя клиентов у него не так уж много: ещё на двух сторонах площади Таксим расположились примерно такие же чистильщики, конкуренты то есть; да и вообще в Константинополе эта братия – не дефицит.

Работает он до ранних предзимних сумерек, затем, бросив прощальный взгляд на подъезд недальнего дома, утаскивает свои профессиональные принадлежности в какой-то двор. Там, в неказистой пристройке, переодевается во вполне приличную одежду и как-то даже весь разгибается, изменяет осанку и походку, так что знакомые по прошлой жизни, окажись они в Константинополе, могли бы без труда опознать средней руки портного из Симферополя Абрама Канторовича.

На шестой день дежурства «чистильщика», некий господин в европейской, плохо (на профессиональный взгляд) подобранной одежде и жёлтых английских армейских ботинках в очередной раз выбирается из подъезда недальнего дома и наконец-то обращает внимание на состояние своей обуви.

Он пересекает не слишком оживлённую в это время улицу, подходит к чистильщику, смотрит на щётки и баночки, совершенно не придав значения тому, что традиционное «чистим-блистим» было чистильщиком сказано на чистом русском. Даже спрашивает хоть и тоже по-русски, но сомневаясь, поймёт ли вопрос примелькавшийся за эти дни чистильщик малопонятной наружности:

– Интересно, дружок, есть ли у тебя жёлтый крем для ботинок, понимаешь нет?

Но когда чистильщик поднял голову, чуть заискивающе улыбнулся и ответил с лёгкой картавинкой:

– А как же, ваше благородие, всё имеется, прям под ваш цвет, оформим в лучшем виде. – Михаил Стеценко стал присматриваться.

И спросил, будто не веря своим глазам:

– Абрашка? Канторович? Да ты ли это?

Вот тут-то Абрам Канторович поднялся, стащил с ранней седины картуз и поклонился:

– Собственной персоной, Михаил Лукич!

…На следующий день на том же месте и при тех же причиндалах, включая кожаный фартук, восседал молодой турок, инвалид Галлиполийской компании.

Севастополь. Встреча перед прощанием