Штормовое предупреждение

– Так я за четверть часа до того предложил Стасюку перекинуться в карты. Стеценко это видел и слышал, а он – заядлый картежник и устоять против соблазна сыграть партейку в скучном путешествии не мог. За префом познакомились и разговорились – но больше так, мужской трёп за ломберным столом. Ни слова, ни намёка на какие-то конспиративные дела.

– Приманил, значит, ты Стеценку к себе поближе, – хмыкнул Реденс. – А зачем?

– Чтобы удобнее приглядывать. И поддерживал впечатление, что знать его не знаю.

– Наши феодосийские товарищи докладывают, – неожиданно поменял тему товарищ Стах, – что со станцией Индо-Европейского телеграфа и с этим Стасюком – он там на ней начальник, – не всё чисто.

– Возможно. Место уж очень интересное.

Реденс кивнул и сказал, завершая разговор:

– Дело политическое. Подождём, когда доложат, что всё с ним нечисто. А эту дивную парочку, Стеценку с Канторовичем, отправим пока в Харьков. Под столичный присмотр. Пусть поработает. И возьмём, когда подаст повод.

В Харькове, в республиканском аппарате, где уже вовсю шумели о грядущих переменах, а те, кто знал о моих связях с Москвой, безуспешно допытывались у меня о том, какие беды им принесёт работа под новым названием и руководством, я провёл полдня. Никак у начальства не находилось свободного времени для меня.

А требовалось всего-то согласовать условия трудоустройства и наблюдения за Стеценко (о том, что двоих «возвращенцев» отправляют в Харьков, Реденс и Евдокимов уже договорились, пока я добирался до столицы). И попросить, чтобы тех из крымского контрреволюционного подполья, с кем я контактировал, пока не трогали. Двух-трёх месяцев будет достаточно, чтобы их аресты со мною не связывали. Наверняка за это время кто-то из них сам раскроется, или же найдётся, на кого повесить раскрытия, и забросить в Константинополь нужную информацию.

Но, в конце концов, я дождался аудиенции у самого Евдокимова и вроде бы убедил его во всём.

Естественно, не сообщая, что сам вскоре переберусь в Лондон: все мои документы на выезд как специалиста в области радиотехники, в порядке научно-технической стажировки, оформляются непосредственно в Москве. И только там знают, что я заручился обещанием леди Энн-Элизабет устроить меня в лабораторию Уотсон-Уотта и поспособствовать моей натурализации. Сначала – натурализации Нины, а потом уже и меня, как мужа британской подданной.

Но на Лубянке в наши предварительные планы внесли существенные коррективы.

С открытым, легальным, оформлением отношений с Ниной ни в Крыму, ни где бы то ни было ещё в РСФСР, с последующим одновременным выездом не получалось. Начало действовать строгое правило – не разрешать супругам совместный выезд за границу. Правило можно было, конечно, обойти – у ИНО хватало возможностей для этого, – но тогда несколько посторонних организаций узнали бы о чрезмерном интересе ЧК (к тому времени – ГПУ, новость о предстоящем вот-вот переименовании уже была на Лубянке не новостью). А поручиться за то, что все узнавшие будут молчать, мы пока что не могли…

Нелегальное же оформление наших отношений Нина восприняла бы как неуместную шутку, если даже не оскорбление.

Правильным вариантом был выезд порознь. Мне – позже, когда Нина, с благодарностью приняв предложение леди Энн-Элизабет и переехав с нею в Великобританию, с соблюдением необходимой процедуры, но и с влиятельной помощью, оформит перемену подданства. И уже там найти нам друг друга и обвенчаться – что станет хорошим поводом превратить стажировку в постоянное пребывание.

– Ты в ней уверен? – спросил Артур, когда мы с ним обсуждали опасности и возможности.

Что я должен был сказать? Что людям свойственно ошибаться, а поскольку я тоже человек, сие верно и для меня? Спеть знаменитый куплет из «Риголетто» о сердце красавицы? Что надо ещё подумать, ещё поискать варианты, рискуя, что меня просто сочтут обманщиком и не джентльменом, и на помощь не придётся рассчитывать?

– Уверен. И смогу её убедить полуправдой. Только паузу нельзя затягивать.

Так же точно я ответил и Москвину, а затем и Прокофьеву, с которым мы уже конкретно прорабатывали легенду, системы связи и оповещения, тайники и варианты эвакуации.

Затем я перебрался в Петроград.

Стажировка в Радиоинституте, с учётом пятидневного перерыва, во время которого я съездил в Ялту и встретил мисс Лаврофф, прибывшую туда в качестве доверенной переводчицы английской дипломатической миссии, затянулась почти на полтора месяца.

Слава богу, пока что успехи в области радиосвязи, измерительной техники и волновой оптики ещё не начали засекречивать, да и зарубежная патентная литература, и научные публикации поступали достаточно регулярно. Вот только между самой новацией и публикацией о ней проходило много времени – а для нашей страны, находящейся во враждебном окружении, недопустимо много.