Штормовое предупреждение

Стеценко отправили обратно в одиночку, но предварительно вняли его мольбам и вернули пальто и тёплое кепи.

Виктор Фёдорович, сдав досье, отправился в дежурку – отсыпаться.

А Мортиросов пошёл докладывать Смирнову – начальник всегда засиживался заполночь.

Реакция Смирнова была предсказуемой.

– Насчёт Яковлева всё понятно, мы его и так держим на поводке. Стасюк… Да, это может быть интересно. Но не наша зона. Доложу Реденсу – пусть напряжёт тамошних. А вот про Яновского-Ясногорского совсем неожиданно. Уверен, что Стеценко не врёт?

– О его связях с нами Стеценко мог и догадаться. В самом деле – три поездки за два месяца – это уже совсем неспроста.

Логика Мортиросова была не безупречной, но известный резон имелся. Легенда, по которой я плавал в Константинополь, не была рассчитана больше, чем на две поездки.

– И Канторович мог проболтаться, – продолжал Гагик. – Ведь именно Яновский его перевербовал. Насчёт англичан не знаю, как такое проверишь?

– Да, это вилами по воде, – вроде бы согласился Смирнов. – Хотя Лубянку надо бы запросить: вдруг чего знают про эту, приосманскую агентуру-резидентуру.

Смирнов помолчал, барабаня пальцами по крышке стола. Ни отбросить подозрение, ни принять его чекист пока что не мог. Нет, никак не мог отбросить. Слишком уж был этот Яновский не таким…

Вот именно: раздражающе не таким, как большинство своих. И ещё был он каким-то слишком умным и сообразительным, будто знал что-то наперёд. А от таких умников много чего ждать можно.

– Про этого поручика Ясногорского что-то известно? – спросил начальник деловым тоном. – Фото осталось? Сведения о выезде?

Гагик только руками развёл:

– Если выезжал с Деникиным, ещё до общей эвакуации белых, то наверняка ничего нет. Да, если по правде, то не верю я Стеценке, высосал гад эту историю из пальца, чтобы опорочить чекиста с боевым опытом, отличного работника.

– Так-то оно так, – примирительно сказал Смирнов, припоминая, что Гагик Мортиросов работал в контакте с Яновским и очень уж тепло о нём отзывался. – Но проверить обязательно надо. Переговорю с Реденсом – у него же есть выход на архивы Добрармии. А в нашем архиве проверил? Ведь у нас же есть архив штаба врангелевцев.

– Так в этом архиве нет личных дел ни Яковлева, ни Ясногорского или Яновского, – удивлённо сказал Мортиросов. – Я же вам докладывал. Вообще на «Я» – ни одной карточки.

– А на остальные буквы? – быстро спросил Смирнов. – Кроме «ер», «еры», «ерь»? – И, выслушав Гагиково: «Имеются», – твёрдо сказал: – На «Я» непременно были. Не самые редкие фамилии. Кто имел доступ к архиву?

– Только двое, Дауге и я. С тех пор как мы сложили бумаги в сейф, ключи можно взять только под роспись, открываем только вдвоём.

– С тех пор как сложили… – Смирнов сделал ещё одну, на этот раз непродолжительную паузу, со всей отчётливостью восстанавливая в памяти события, связанные с обретением архива. И спросил, уже не сомневаясь в ответе: – А кто нашёл бумаги?

– Яновский… – выдавил Гагик Мортиросов и побледнел.

Утро туманное…

Именно таким оно было, когда я перед отъездом в Москву пришёл в знакомую квартиру на Центральной горке в Севастополе.

Надо было отдать письмо от Нины Тамаре Пожаровой.

Она оказалась дома, но на мой стук выбрался из своей берлоги и Яковлев и сразу же прицепился ко мне. Выпить поганого своего спирту, правда, не предлагал, но безо всяких на то предисловий вещал, тыча в меня пальцем:

– Ты, Алексей, вроде как благодетель – баб наших подкармливал, опять же с квартирой помог, эта мегера старая наконец отстала.

В его ламентациях было ощутимое «Но». Спрашивать я не стал – сам выговорится.

И в самом деле, дохнув перегаром, Яковлев продолжил, не особо заботясь о структуре речи:

– А откуда ты взялся, «по экономической части»?

Я только развёл руками – ну и что, мол? В чём вопрос?

А Тамара, не успев ещё даже распечатать письмо Лавровой, вступилась за меня, повторив утвердительно:

– По экономической части. Тебе-то что?

– А у меня приятель в экономической подкомиссии, – с нетрезвой хитростью заявил Яковлев. – Так не слыхал даже ни про какого Яновского!

– Глуховат твой «приятель».

Моя первая легенда в Севастополе была именно «по экономической части», со всеми бумагами от соответствующего Наркомата, так что неведение какого-то яковлевского приятеля, не исключено что мифического, серьёзного значения не имело.

– И всё?

– А все несчастья начались, как ты появился. Машу взяли, меня, – вдруг трезво и печально сказал Евгений Яковлев.

Но не договорил, Пожарова перебила:

– Нашёл крайнего! Не крал бы у неё золото и браунинг – так пили б чай сейчас вчетвером, пока Петя на службе.

– Да, как же! – огрызнулся Яковлев. – Не одно, так другое…

У меня не было ни малейшего желания объясняться или конфликтовать.

– Вас же выпустили, Евгений Васильевич.

– Ага, – не сдавался Евгений. – А две недели в большевистской тюрьме?

– Так на пользу, – с немалой долей злорадства уколола Тамара. – От марафета отучился.

– Да ты вообще молчи! – в сердцах бросил Яковлев.

…И тут раздался решительный стук в дверь. Очень даже узнаваемый стук.