Штормовой день

Машина – подходящее место для доверительных бесед. Здесь нет телефона и никто не может внезапно оторвать вас от разговора.

Я сказала:

– Вот это письмо… Вот это, наверху… Оно от человека по имени Отто Педерсен. Он живет на Ибице.

Нахмурясь, Элиот взял в руки письмо. Посмотрев на обратную сторону конверта и прочитав там фамилию Отто, взглянул на меня:

– Как вы узнали?

– Я знаю его почерк. И его знаю. Он пишет… вашему дедушке, сообщает ему о смерти Лайзы. Она умерла неделю назад. Она жила с Отто на Ибице.

– Лайза. Вы имеете в виду Лайзу Бейлис?

– Да. Сестру Роджера. Вашу тетку. И мою маму.

– Вы дочь Лайзы?

– Да. – И повернувшись, я посмотрела прямо ему в глаза. – Я ваша двоюродная сестра. А Гренвил Бейлис – и мой дед тоже.

Глаза у него были странного цвета: серовато-зеленые, как камешки на дне быстрого ручья. Они не выразили ни удовольствия, ни изумления, лишь разглядывали меня спокойно и бесстрастно. Наконец он выговорил:

– Черт меня побери!

Такую его реакцию предположить было трудно. Мы сидели молча, потому что я не знала, что сказать, а потом, словно приняв внезапное решение, он кинул письма и газету мне на колени, вновь завел мотор и опять вырулил машину в сторону подъездной аллеи.

– Что вы делаете? – спросила я.

– А вы как думаете? Разумеется, везу вас домой!

Домой. В Боскарву. Мы свернули за новый поворот, и вот он передо мной, ждет меня. Дом – не маленький, но и не большой. Серый, каменный, густо оплетенный плющом, черная шиферная крыша, полукруг каменного крыльца, дверь открыта навстречу солнечным лучам, а внутри красная плитка и множество цветочных горшков – розовые и алые герани и фуксии. Окно на втором этаже открыто, и занавеска трепещет на ветру, а из трубы вьется дым. Когда мы вышли из машины, из-за облаков пробилось солнце, и дом распростер руки навстречу ему; укрытый от северных ветров, он внезапно показался мне очень теплым.

– Идем, – сказал Элиот и пошел впереди, за ним – собака. Миновав крыльцо, мы ступили в темный, обшитый панелями холл, освещенный лишь большим окном на лестничной площадке. Я представляла себе Боскарву меланхолически погруженной в прошлое, пронизанной холодной памятью былого. Но оказалось – ничего подобного. Все в усадьбе говорило о жизни и кипучей деятельности. На столе лежали бумаги, пара рукавиц для работы в саду, собачий поводок. За дверью слышались голоса и звон посуды из кухни. Сверху доносилось гудение пылесоса. И запах в доме был сложный: чисто выскобленного камня, натертых полов и многолетней золы дровяных каминов.

Стоя у подножия лестницы, Элиот крикнул:

– Мама! – Но, услышав в ответ лишь все то же гудение пылесоса, сказал: – Вам лучше пройти сюда.

Из холла дверь вела в длинную гостиную с низким потолком. Комната была обшита светлым деревом и радовала глаз и обоняние обилием ярких и благоухающих весенних цветов. В одном конце комнаты в камине, отделанном резным сосновым деревом и голландскими изразцами, весело мерцало только что разожженное пламя, а три высоких окна, окаймленные тускло-желтыми шторами, выходили на террасу с плиточным полом, за балюстрадой которой я различила синюю полоску моря.

Я стояла, застыв посреди всей этой прелести, когда Элиот Бейлис, закрыв дверь, сказал:

– Ну вот и пришли. Почему бы вам не снять вашу куртку?

Я повиновалась. Мне было очень жарко. Куртку я повесила на спинку кресла, где она стала походить на тушу какого-то дикого зверя.

Он спросил:

– Когда вы приехали?

– Вчера вечером. Лондонским поездом.

– Вы живете в Лондоне?

– Да.

– А здесь раньше не бывали?

– Нет. Я понятия не имела о Боскарве. И о том, что Гренвил Бейлис – мой дед. Мама рассказала мне об этом только накануне своей смерти.

– А как вы напали на Джосса?

– Я… – Объяснить это было затруднительно. – Я познакомилась с ним в Лондоне. А потом случайно увидела его на станции. Простое совпадение.

– Где вы остановились?

– У миссис Керноу на Фиш-лейн.

– Гренвил очень немолод. И нездоров. Вам это известно, не так ли?

– Да.

– По-моему… с этим письмом Отто Педерсена… нам лучше проявить осторожность. Может быть, самая подходящая кандидатура тут – это моя мать…

– Да, конечно.

– Счастье еще, что вы увидели это письмо.

– Да. Я предполагала, что Отто может написать, но все-таки боялась, что весть о смерти придется принести сюда мне.

– А теперь вас от этого избавили. – Он улыбнулся и сразу же словно скинул много лет, в противовес этим его странного цвета глазам и черно-бурой серебристой шевелюре. – Знаете, подождите меня здесь, а я пойду разыщу маму и попробую ввести ее в курс дела. Хотите кофе или чего-нибудь в этом роде?

– Только если это вас не затруднит.

– Не затруднит. Я скажу Петтиферу. – Он вышел, а потом, снова приоткрыв дверь, сказал: – Располагайтесь как дома.

Дверь мягко захлопнулась, и он исчез.