Штормовой пеленг

— Ты что! — Славка ошарашенно захлопал глазами.

— Не имеешь права так говорить о нем, — тихо сказала Надежда Васильевна. — И... о ней тоже.

— Пельмени остыли. Чего вы? — спросил Юрка, появляясь в дверях.

— И пельмени опять ему оставила! — закричал Славка. В холодильник засунула! Я видел!

— Замолчи! — приказала мать.

Славка оттолкпул братишку, выскочил из комнаты, хлопнул входной дверыо. Загремели шаги по лестнице.

Мать заплакала. Юрка, увидев слезы, тоже распустил губы, готовый зареветь, и прошептал:

— Пельмени совсем остыли.

— Ешь, ешь, я потом. У меня голова болит.

Она легла на тахту. Закрыла глаза. Мучительная тяжесть сдавила затылок. Она знала, что у сына отчуждение к отцу, и считала это своей виной. Надо было все же убедить его, что отец человек честный. Алексей в самом деле не кривил, не изворачивался, как это делают другие мужчины. Он всегда был правдив. Надежда Васильевна лишь сожалела, что Алексей не приходит к детям.

Надежда Васильевна вспомнила далекие годы своей послевоенной юности, когда встретила гвардии старшего лейтенанта Алешу Чигринова. Тогда, после победы, она осталась в этом городе. Да и некуда было возвращаться. Гомель был разрушен, дом ее сгорел, отец погиб в партизанах, мать замучили немцы. И одинокой штабной радистке, совсем тогда еще девчонке, было все равно где жить. А здесь, в порту, требовались радисты. Алеша лежал в госпитале под Кенигсбергом и по воскресеньям, когда стал «ходячим», приезжал на танцы. После демобилизации он тоже пошел работать в порт. Потом учился в мореходке, а она бегала к нему на свидания. Когда однажды на танцплощадке он спросил: «Пойдешь за меня?» — у нее брызнули слезы, и она долго не могла ответить. Алеша нахмурился, он терпеть не мог слез, и она, перепугавшись, что он передумает на ней жениться, поспешно спросила: «А когда?»

После войны было голодно, холодно, город был разрушен, ютились они в комнатушке в полуподвале. Но она была счастлива, не замечала, что плохо одета, плохо обута, что в комнатенке, где помещались лишь кровать да маленький колченогий столик, было угарно от железной печки и оконце над головой едва пропускало свет...

Много лет не было детей.

А когда появился первенец, Алеша уже был капитаном, и жизнь давно вошла в спокойное русло, с достатком, с хорошей квартирой, с верными друзьями...

Надежда Васильевна с нежной радостью вспомнила, как прямо из роддома со Славкой на руках опа приехала в порт встречать Алексея с моря. И он растерянно и неумело держал сверток с ребенком, топтался на причале, не зная, что делать, а моряки его сейнера улыбались, поздравляли своего капитана с сыном. Павел — Душа-Павлуша, который тоже пришел встречать друга, хлопал его по спине и говорил: «Ну, Алексей, теперь па море будет династия капитанов Чигриповых». И не было счастливее ее в тот ветреный и дождливый день...

Боже мой, неужели все ушло? Куда? Почему? Какая совсем другая жизнь наступила!

***

Дни стояли солнечные, теплые.

Но где-то в северной Атлантике уже зарождался циклон, который потом будет иметь кодовое название, какое- нибудь женское имя, звучное, нежное, и войдет в справочные таблицы, в энциклопедию бед морских; его будут долго помнить, изучать его путь, оценивать причиненные им разрушения, передавать рассказы моряков, видевших этот яростный разгул стихии и чудом оставшихся в живых.

А пока об этом никто не догадывался, еще не было штормового предупреждения, еще синоптики и не подозревали, какой сюрприз готовит им природа, и спокойно давали прогноз о ясной погоде без осадков и ветра.

И порт жил своей обычной жизнью.

У причалов стояли под разгрузкой избитые морем траулеры и осадистые крупнотоннажные, полные добытой в океане рыбы, плавбазы; звонили портальные краны, подходили длинные составы вагонов-холодильников, свистели маневровые паровозики, гудели машины; матросы окатывали водой из шлангов палубы. Солнце отблескивало на поверхности залива, дробилось на мелкой волне, вспыхивало ослепительными бликами.

«Посейдон» стоял у дальнего причала. Матросы покрывали черным лаком корпус судна, якорные цепи, кнехты, лебедки; красили в оранжевый цвет мачты, шлюпки, всю надстройку. Постепенно спасательный буксир принимал свой обычный вид.

В большом помещении на корме расположился водолазный пост со всем своим снаряжением: баллонами сжатого воздуха, медными шлемами, прорезиненными рубахами, свинцовыми грузами, воздушными шлангами, телефоном и галошами на свинцовой подошве.

Грибанов разбирал клапан-золотник в медном шлеме, а Веригин и Шебалкин заклеивали потертые места водолазных рубах.

Дверь поста была открыта, и, когда Славка проходил мимо, Григорий Семенович окликнул его:

— Ну как, моряк, привыкаешь?

— Привыкаю, дядя Гриша.

— А чего хмурый? На спасателе только и практика. Это тебе не какой-нибудь туристский лайнер с оркестром в ресторане.

— Мне об этом уже говорили, — скривился Славка.

— Ну-ну, — Григорий Семенович внимательно посмотрел на юношу. — Ремонт, конечно, дело нудное. Вот выйдем в море, повеселей будет.