Шура. Париж 1924 – 1926

Николай же встал и подошел к воде. Ноги его были босы. Он остановился, дойдя до слоистой белой пены, лежавшей на гальке. Подвернутые штанины его льняных брюк намокали под натиском волн, а он все продолжал небрежно бросать камни в воду. Волны поглощали гальку, и она тонула в синем море, как тонули мысли в голове Николая. Шура не знала, за кого ей переживать больше: за брата, одиноко стоявшего к ним спиной, или за его встревоженную супругу. Татьяна поставила свой бокал с вином на покрывало и подошла к мужу. Николай прижал ее к груди и обнял, положив свой подбородок ей на голову. Они стояли молча, словно ждали, что из моря вот-вот выйдет кто-то знакомый. Шура почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы. Маргарита выглядела не лучше. Владимир тихо пил из бокала. Молодые женщины вторили ему. Холодное белое вино оставляло на их губах привкус горечи. Когда Шура смотрела на пену, скопившуюся у берега, то думала о том, что на самом деле море никого не сближает, а только разделяет. Многое забрало оно у нее… Оно либо отталкивало от нее близких, отдаляло их, или забирало вовсе. А встречи если и были, то длились недолго и вскоре обрывались. Интересно, что случится, если она решит покинуть эти берега? Кого ей придется оставить?.. Вода небрежно целовала гравий и так же легко отступала, и что-то подсказывало Шуре, что ей и вправду однажды придется покинуть и эту страну. Она помнила море, плескавшееся у крымских берегов, помнила голубые воды Босфора, а теперь стояла здесь, у бесконечной лазури Средиземного. Каждое новое море в ее жизни было больше предыдущего. Кто знает, быть может, впереди ее ждет океан?

Теплое солнце Ниццы, медленно алея, склонялось к закату. Шуре пора было возвращаться в Париж. Когда братья отвезли ее на вокзал и попрощались, она почувствовала, как просыпается от недолгого, но богатого на события сна.

Она сказала им, что будет очень скучать. Когда они обнимались на прощание, всем казалось, что они могут больше не встретиться, – подобная мысль отложилась в их сознании еще давно, когда им и вправду приходилось прощаться как в последний раз. Тем не менее каждый из них старался скрасить последние минуты пребывания Шуры в Ницце. Расставаясь, они думали о скорейшем воссоединении семьи. Шура долго махала родным на прощание, пока наконец очертания вокзала скрылись из виду. Ночью, в дороге, она перебирала в памяти недавнюю встречу, голоса и лица братьев, грустные глаза Татьяны и тревожную любовь, с которой Маргарита смотрела на мужа.

Несмотря на то что Шуре посчастливилось провести с братьями больше суток, она чувствовала, что между ними осталось много недосказанного.

Так она и провела ночь в поезде – в полусне, в мыслях о прошлом – своем и своей семьи. Утром на Лионском вокзале она все высматривала в толпе Гайто Газданова. Но кто знает, где он был в тот момент? Насколько же гордыми были беглые переселенцы! Вместо того чтобы попросить о помощи, молодой человек предпочел жить в нужде и одиночестве. Шура поставила себя на его место и поблагодарила судьбу за то, что ей не пришлось делать подобный выбор.

Войдя в свою квартиру, Шура сразу же распахнула балконную дверь и впустила в помещение весеннее солнце и мягкий бриз. Настал еще один прекрасный день в Париже. В такие моменты сам город походил на гостеприимную парижанку. И только Шура успела поставить на плиту кофе и отнести в спальню чемодан, как солнце исчезло. Небо потемнело, усилился ветер, и последний день апреля внезапно обратился в ночь. Белые балконы и светлые стены зданий напротив сразу посерели. Дождь сначала коснулся оконных стекол несколькими ленивыми каплями, а затем мгновенно превратился в ливень, заливавший все вокруг. Шура в спешке захлопнула дверь балкона и начала наблюдать за знаменитым парижским ливнем. Сверкнула молния, а за ней раскатисто ударил гром. Непогода бушевала, поглощая краски и весеннее настроение. Шура почувствовала, как скучает по мягкому солнцу и приятному теплу, согревавшим ее кожу на побережье. Парижу было далеко до спокойного очарования Лазурного Берега, однако этот город обладал своей особой, присущей только ему прелестью. И даже в этот хмурый недовольный день Париж оставался собой.

Тем временем гигантское черное облако, рухнувшее из ниоткуда на шпиль Эйфелевой башни, медленно отплывало в сторону, вновь уступая дорогу нежному теплому солнцу. Шура села на стоявший перед балконом диван и принялась наблюдать за тем, как тьма сражается со светом, а буря – с затишьем. Спустя пятнадцать минут проливной дождь, бушевавший, как в дни Великого потопа, внезапно прекратился. Ветер утих, забрав с собой облака. Крыши, которые только что беспощадно терзали крупные яростные капли, теперь ласкало заботливое солнце. Шура включила радио. Заиграл концерт Моцарта. Пройдя на кухню, она налила себе кофе и уже собиралась вернуться в гостиную, как раздался звонок в дверь. Шура открыла ее и с удивлением увидела огромную корзину цветов, перевязанную подарочным бантом. Человека, державшего ее, она заметила не сразу.