Шура. Париж 1924 – 1926

Булонь-Бийанкур – это западный пригород Парижа. И если к граничащему с ним Булонскому лесу вела хорошо освещенная широкая дорога, то Бийанкур довольствовался длинной, грязной и уродливой промышленной улицей, к которой примыкали улочки поменьше. Часть района, примыкавшая к Булонскому лесу, выглядела вполне благополучной – там были стадионы, роскошные рестораны и богатые магазины; Бийанкур же, ограниченный Сеной, приютил автомобильную фабрику «Рено», кладбище, заброшенные многоквартирные дома, дешевые таверны, русские и французские бары. Жители Булони проживали в домах с высокими потолками и широкими мраморными лестницами, а жители Бийанкура ютились в квартирках с крошечными комнатами. Булонь строили в конце прошлого столетия и не пожалели на него денег, а Бийанкур вырос после войны, и большая часть зданий представляла собой многоквартирные дома без лифтов. Качество постройки было настолько плохим, что порой кончик гвоздя, который забивали в одной квартире, пробивал стену с другой стороны. Не все дома оборудовались ванными комнатами, и кому-то приходилось греть воду на кухне. Несмотря на все это, квартиры в Бийанкуре пользовались огромным спросом.

Улица Траверсьер оставалось шумной и многолюдной даже ночью – она словно копировала знаменитый Монмартр, только попроще и подешевле. Здесь можно было услышать цыганский хор, в некоторых барах выступали черкесские танцовщики, одетые в национальную одежду; их шапки очень впечатлили парижанок и быстро вошли в моду.

В кабаре играли романсы, и туда стекались не только охваченные тоской по родине эмигранты, но и французы, англичане и американцы, которые интересовались русской культурой.

Танцоры, певцы и музыканты, выступавшие на улице Траверсьер, по большей части были либо безработными, либо пенсионерами. Люди помоложе предпочитали работать в более дорогих ночных клубах или на выставочных площадках Парижа.

Кабаре, куда зашла Шура, представляло собой типично бийанкурское заведение. Запах блинов, водки, маринованных огурцов и тушеной капусты мешался с ароматом дешевых духов и сильно бил в нос, вызывая чувство дискомфорта. Черкесские танцовщики, выступавшие на сцене, были далеко не молоды, однако смотрелись вполне бодро и явно получали удовольствие от выступления. Они с энтузиазмом крутились на месте, подпрыгивали и размахивали кинжалами, рассказывая танцем историю любви и борьбы. Когда Шура уселась за стол, взрослых мужчин на сцене сменили девушки и парни. Девушки, чьи невесомые юбки касались пола, со своими длинными косами выглядели так, словно бросали вызов новой моде. Они будто вышли из сказки, размахивая широкими рукавами, как птицы-лебеди. Шура вспомнила свои длинные светлые волосы, которые носила до того, как обрезала их в Стамбуле. Кто знает, где теперь парик, сделанный из ее волос? От этих мыслей ее отвлекла певица, занявшая место на сцене, после того как завершились танцы. Ее голос, когда-то явно громкий и звучный, звучал безлико и устало. Она словно делилась своими страданиями, о которых никто не знал. И тут Шура вспомнила ее. Она работала в Париже, шила шлейфы и шарфы в IRFE! Очевидно, той работы ей не хватало, и она устроилась и сюда.

Размышляя о судьбе артистов, Шура разглядывала толпу. Эмигрантов она узнавала сразу: они кивали и аплодировали все с той же, хорошо ей знакомой печалью. Шура уже позабыла о запахе, беспокоившем ее в первые минуты пребывания здесь. Сейчас, среди незнакомцев, которых она прекрасно понимала, молодая женщина чувствовала лишь трепетную тоску по родным местам. Не так много успела она увидеть в России, однако здесь оживало все, что было связано с ней. Шуру поражало то, что люди, потеряв привычный достаток, начинали проще относиться к жизни и друг к другу. Атмосфера кабаре согревала ее, и она понимала, что это чувство исчезнет, как только она выйдет на грязную, шумную улицу. Там России не было. Россия жила здесь, в этом кабаре, насквозь пропитанном запахом блинов, водки, маринованных огурцов и тушеной капусты.

Исполнительница тем временем допела последнюю песню и удалилась со сцены.