Шут герцога де Лонгвиля

Вечером того же дня траурная процессия покинула Лонгвиль. В ее числе были и безутешная вдова-невеста, госпожа де Жанлис, прихватившая с собой несколько дорожных сундуков, набитых до отказа. Конечно же, все они содержали в себе груды носовых платков, потому что баронесса, неустанно рыдала под плотной вуалью, за которой ничего нельзя было разобрать. Она не хотела, чтобы кто-либо видел ее заплаканное лицо. Как ни странно, герцог сам настоял на том, чтобы его дочь поехала в родовое имение жениха, дабы отдать тому последний долг. Естественно, во время подобной беседы госпожа Генриетта пару раз падала в обморок от горя, и напуганная прислуга приводила ее в чувство…

Перед самым отъездом баронесса пригласила к себе Анри.

– Я уезжаю, – сказала она. – Может, придется ненадолго задержаться.

– У де Шатильона? – с иронией осведомился молодой человек.

– Замолчи, дерзкая тварь, немедленно заткнись! – прикрикнула на него Генриетта. – Если всё у нас получится, как мы задумали, вскоре тебе придется оставить это место.

– Вы меня отпустите? – обрадовался юноша. – Спасибо, госпожа!

– Ты несколько превратно меня понял. Я собираюсь выйти замуж за маркиза и взять тебя с собой в Шатильон.

– Но, госпожа, не вы ли обещали отпустить меня, едва покинув замок?

– Я говорила о замужестве с до Лозеном, как ты помнишь! – закусив губу, сказала баронесса.

– Как вы жестоки! – тихо произнес молодой человек. – Значит, все ваши клятвы и заверения не более, чем пустой звук.

– Не ной! Если бы граф остался жив, ты бы мог убедиться в твердости моего обещания.

– Благодарю вас, я уже достаточно убедился, – ответил юноша и отвернулся, чтобы госпожа де Жанлис не видела невольных слез разочарования на его ресницах.

– Итак, я уезжаю. И очень скоро приеду за тобой.

– Когда же?

– Через неделю, быть может. Смотря сколько займет подготовка к погребению графского тела.

– Через неделю? А может, через месяц? – пробормотал Анри.

– Не дерзи! Я не намерена вечно терпеть твои издевки!

– Тогда отпустите меня!

– Ишь чего захотел! На слове пытаешься меня поймать! Не выйдет! Однако, мне уже пора, – сказала Генриетта, выглянув в окно. – Лучше напиши новое стихотворение к нашей свадьбе.

– До свидания, госпожа.

– До встречи, мой хороший. И не вздумай бежать. Я тебя из-под земли достану. Ты же знаешь, кто убил до Лозена, и суд об этом тоже может узнать, – баронесса скрылась за дверью.

Это был первый день декабря. Но ничем зимним он себя не обозначил. По-прежнему капал дождь, размазывая по лицу земли грязные ручьи слякоти. Несмело чирикали взъерошенные продрогшие воробьи, а над головой сурово нависал низкий купол серых туч, страдающих одышкой. Солнце погасло, так и не показавшись на глаза, и первый день зимы сразу съёжился и растаял, как снег на горячей плите, короткий зимний день.

Прошел месяц. Ничего не изменилось в замке. Всё такая же тишина, скорбное молчание, и люди снуют по своим норкам, как вороватые мыши.

Всё это время Анри прожил спокойно, однообразно и бессмысленно. Герцог не вызывал его к себе, возможно, не имея к нему расположения, а, может быть, и в качестве назидания дерзкому слуге, осмелившемуся когда-то резко заговорить со своим могущественным господином. В действительности же, вероятно, герцог просто-напросто напрочь забыл об Анри. Но так или иначе, молодой человек не мучился догадками и предположениями на этот счет и терпеливо ждал приезда Генриетты.

Почему он не бежал? Ведь спасительный лаз был рядом от него – в двух шагах! Боязнь быть пойманным? Скорее всего, опасение, что не сумеет найти своих друзей в обширной Франции. Действительно. Куда идти и где их искать? Или он ничего не делал по привычке, в угоду лени?

«Попался в клетку? Попался!» – горько упрекал он себя долгими зимними вечерами, молча споря с внутренним «я» и не находя ответа.

Прошло Рождество, наступил Новый год. В честь этого события небо соизволило послать горстку снега, который растаял задолго до прикосновения с почвой и оросил землю мелкими дождинками.

Генриетта не появлялась.

Герцог не беспокоился. Возможно, он догадывался, где может находиться его дочь. Или полагал, что она до сих пор скорбит у склепа господина до Лозена? Скорее всего, внутренне он полагал первое, но делал вид, что убежден во втором. Такова незамысловатая находчивость высокородных хитрецов: всегда изображать из себя то, что выглядит праведнее. Шутовство и маскарад!

Прошло еще две недели бесполезных дней и ночей. Холода и не думали наступать. Вместо снега землю обволакивало туманами, своей дырявой пеленой пытавшимися скрыть от дотошных глаз стыдливую наготу опустошенной природы. Время, будто старые разбитые часы на башне без крыши, отсырело в вечной влаге проклятой осени, задержавшейся дольше отведенного ей срока, и заржавело, забыв свои обязанности. Да и впрямь оно теперь не текло, не бежало и даже не ползло. Оно с трудом передвигало ноги, при каждом движении издавая такой жуткий скрип, от которого сводило челюсти и бросало в дрожь. Но ничего не поделаешь. Приходилось терпеть.