Швейцар

— Если из-за того, что я, не успев и глазом моргнуть, оказалась пленницей, мне следует называться «рыбятиной», — парировала рыба, пуская пузыри, — ты, которая отродясь ничего другого, кроме неволи, не знала, должна бы называться не кошкой, а «кошатиной». — И, равнодушно взглянув на кошку, погрузилась в аквариум, но тут же появилась вновь и продолжила свое выступление. — Да, мое положение рыбы, а, следовательно, мой опыт одного из тех существ, которые господствуют в самом обширном обитаемом пространстве мира, позволяет мне сделать вывод, что вода, — а не вода и земля вместе, как предлагает черепаха, — является тем самым местом, где всем нам надлежит поселиться, поскольку если даже плавать в двух водах само по себе трудно, еще труднее обретаться в двух противоположных стихиях. К тому же то и дело ныряя и выпрыгивая на землю, мы никогда не обретем семейных и общественных корней; пребывая в воде, будем тосковать о земле, а, выбравшись на сушу, захотели бы вернуться в воду. Таким образом мы бы оказались во власти беспокойства и непостоянства, не говоря уже о том, что легко стали бы добычей многочисленных врагов. Вместе с тем, если большая часть земной поверхности занята водой, зачем настойчиво стремиться обитать в замкнутом и удушливом пространстве? — тут рыба, которая, и в самом деле, задыхалась, нырнула, передохнула и стала говорить дальше. — Я уверена, швейцар — один из моих сторонников. Когда меня выносят на прогулку или же он заходит к сеньору Локпесу, я наблюдаю за ним из моего аквариума. Швейцар не сводит взгляда со стеклянной двери или окон в поисках морских просторов. Даже небо, к которому он так часто обращает взор и пристально всматривается, разве своим цветом и ширью не напоминает отражение и зеркало моря? — снова последовало погружение рыбы на длительное время, а затем она вынырнула со следующим тезисом. — Наш швейцар — бедная рыбешка, которая, как и я, здесь задыхается. Взгляните на него, как он мечется за стеклами lobby, запертый в своем аквариуме в поисках выхода в открытые воды. — Рыба покружила по мелкому аквариуму. — В действительности, швейцар и я — почти одно и то же лицо, или, лучше сказать, одна и та же рыба. И тот, и другой отчаянно полощется в своем садке, то и дело озираясь и выжидая. Каждый дюйм большой стеклянной двери вестибюля также изучен глазами швейцара, как моими — каждый миллиметр аквариума. Мы не перестаем глядеть через стекла, ожидая, что в один прекрасный день нечто — настоящая вода! Великое наводнение! Потоп, наконец! — доберется до нас и принесет освобождение, — тут рыбка, которая до сих пор выступала, нырнула, и речь продолжила уже другая золотая рыбка. — Не буду отрицать того, что и я, и швейцар испытывали приступы депрессии, — почитай каждый день накатывает. Сколько раз я подумывала, сидя в своем безнадежном заключении, а не выпрыгнуть ли мне в отверстие раковины для мытья посуды или в унитаз и выбраться по трубам в открытое море. Безумие? Может быть. Но швейцару-то известно, сколько усилий я приложила, чтобы от этого удержаться, точно так же, как мне известно, сколько раз ему приходилось брать себя в руки, чтобы не кинуться в туннель сабвэя или в какой-нибудь другой тупик. Когда я вижу, как он мечется за стеклами, как и я, в поисках кислорода, который эти пространства нам не дают, а крадут, его поведение до некоторой степени служит мне утешением: «Я не одна, я не одна, — говорю я себе, — он со мной, потому что страдает от того же, что и я. Когда-нибудь мы поговорим и вместе найдем выход…». И вот видите, — продолжила первая рыбка в то время как ее товарка опустилась на дно аквариума, чтобы прийти в себя. — Вот видите, мы, наконец, вместе; он держит меня на руках, которые вскоре станут плавниками, и все мы собрались здесь, чтобы найти решение, спасение, которое может быть только морским.

Речь рыбы завершилась единодушным протестом, поскольку в действительности только вторая рыбка согласилась отправиться жить на дно моря. Даже домашний голубь, не обладавший правом голоса на собрании, потому что его представлял голубь вяхирь (точно так же как ящериц представляла змея), летая над головами собравшихся, заявил, что если выбор места, где следует поселиться, определяется физическими размерами, то логичнее всего принять предложение птиц. «Разве, — вопрошал голубь, не переставая летать, — существует более обширное пространство, чем воздушное, которое бесконечно?»

Однако, поймав на себе царственный взгляд Клеопатры, голубь вернулся на место (на голову медведя), и собрание продолжалось. Слово взял старый пес сеньора Роя Фридмана.

28

Пес лег у ног швейцара и, обведя взглядом собравшихся, начал свою речь: