Сибилла

Беседуя с Лотарем, Грандисон, как отмечает Том Браун, намеренно сосредотачивается на общих церковных истинах, избегая затрагивать «доводы той или иной конфессии» и проницательно касаясь «вопросов, которые волнуют формирующееся сознание его подопечного» (Braun 1981: 135). Тем не менее сквозь умело подобранные выражения Грандисона проступает связь с заговорщическим умыслом католических иерархов. Заключая свою беседу с Лотарем, Грандисон говорит: «По крайней мере, я не ошибаюсь, что у вас нет возражений против моей ежедневной молитвы за обращение нашей страны…» — и «после паузы» (ремарка Дизраэли. — И.Ч.) добавляет: «…к религиозной истине» (Disraeli 1870b: 72). Если в разговоре с Бервиком речь шла об обращении Англии в католичество, то в беседе с Лотарем Грандисон прямо об этом не говорит и прибегает к понятию, обозначающему борьбу христианства с неверием. Однако фраза «после паузы» подчеркивает осторожную тщательность кардинала в выборе слов. Вместе с тем окольными путями Грандисон постоянно направляет внимание Лотаря на проблему католичества в Англии. Говоря о пребывании Лотаря в гостях у Сент-Джеромов, Грандисон заявляет:

«<…> вам необычайно повезло, что вы так много времени проводите в обществе истинно религиозной семьи. Это настоящее благо для молодого человека, редкое благо.

<…> и когда же мы вспомним, что некогда наша страна состояла исключительно из таких семейств! <…> это ведь они сделали ее такой великой и такой прекрасной!»

(Disraeli 1870b: 69)

Когда Лотарь говорит Грандисону, что «Церковь заумна, двулична, противоречива», следует немедленная реакция кардинала: «Нет, нет, <…> это не о Церкви Христовой; она никогда не пребывает в тупике <…>. Заумные Церкви — это Церкви, образованные актом парламента, а не Богом» (Ibid.: 70–71). Когда же Лотарь признаётся Грандисону, что «испытывает порой чувство глубокого уныния», он не находит у опекуна поддержки.

— Естественно, — отвечал кардинал, — любой человек непременно впадет в уныние, если он не христианин.

— Но я христианин, — сказал Лотарь.

— Отчужденный христианин, — сказал кардинал, — христианин без утешений Христовых.

(Ibid.: 71)

Суровая оценка Грандисоном вероисповедания Лотаря не мешает кардиналу внушать своему подопечному (по сути, соблазняя его), что при надлежащем руководстве он может стать выдающимся человеком эпохи.

Интрига, делающая ставку на обращение Лотаря в католичество, развивается успешно. Еще до задушевной беседы с Грандисоном у героя установились добрые отношения с иезуитами Коулманом и Кейтсби, и под влиянием этих людей его начинают посещать «великие мысли» о «примирении христианских Церквей» (Ibid.: 64). Но больше всего Лотаря привлекает религиозное подвижничество Клары Арундел, желающей принять постриг в католическом монастыре, и поэтому он хочет, чтобы возведенный на его средства храм был посвящен «святой на небе и на земле <…> — святой Кларе» (Ibid.: 78). Не остается он равнодушным и к женскому очарованию мисс Арундел — и увлеченно танцует с ней на балу у Сент-Джеромов. Однако с появлением в его жизни Теодоры все прежние интересы Лотаря улетучиваются.

Все его размышления, все его глубокие искания, благородная решимость и возвышенные рассуждения о Боге и человеке, о жизни и бессмертии, о происхождении вещей и религиозной истине в итоге приняли единственно возможную форму всепоглощающего чувства <…>.

(Ibid.: 222)

Здесь следует внести уточнение в блейковскую формулировку композиционной задачи романа: между англиканским епископом, прототипом которого считается епископ Оксфордский Самуэль Уилберфорс (1805–1873; см. ил. 32), и кардиналом Грандисоном, в котором современники узнавали кардинала Мэннинга (см.: Blake 1966b: 517), за Лотаря разворачивается явная борьба, а вот Теодоре, представительнице европейских национально-освободительных тайных обществ, нет нужды в данной борьбе участвовать — герой и сам беспрекословно следует за этой женщиной.