Сибилла

Лошади оседланы. Караван выглядит превосходно, и кажется, что презрительная усмешка играет на красивом лице жокея Пависа, в то время как он в цветах хозяина конюшни (они ему очень идут) изящно гарцует на своем коне перед восхищенными болельщиками. Эгремонт, в восторге английского патриция, едва ли заметил Манго и даже не подумал о Фосфоре, о том самом Фосфоре, который, кстати, был первой лошадью, показавшейся на поле, с бинтами на обеих передних ногах.

Старт дан!

Как только они уходят достаточно далеко, Чифни на Карманном Геркулесе вырывается вперед. Он лидирует до самой ипподромной конюшни (это единственная точка, различимая невооруженным глазом). Выше, на холме, Караван, Китайская Роза, Бенедикт, Магометанин, Фосфор, Мишель Фелл, Крысолов и какая-то лошадь серой масти образуют ведущую группу, и на новом участке скорость берет свое: полдюжины всадников уже сошли с дистанции.

Вершина позади; тактика меняется; вот Павис с необычайной жестокостью пришпоривает Каравана; ужасающая скачка вокруг угла Таттенхема;^{38} Караван впереди, сразу за ним Фосфор, следом Магометанин, четвертой — Китайская Роза, Крысолов выглядит скверно. Умница, Бенедикт и другие не отстают. К этому времени Карманный Геркулес выдохся, и на дороге разрыв увеличивается с каждым скачком. А вот и сам фаворит выходит из строя, точь-в-точь как Дарданелл и множество других, куда менее именитых скакунов.

Теперь борьбу ведут всего четверо, и двое из них, Китайская Роза и Магометанин, отстают на несколько корпусов. Вот Караван и Фосфор идут ноздря в ноздрю. Возле трибун Караван определенно лучший; но перед самой чертой Эдвардс, наездник на Фосфоре, подстегивает ретивую лошадку и небывалым усилием умудряется вывести ее вперед на полкорпуса^{39}.

— Что-то вы приуныли, Чарли, — заметил лорд Фитц-Херон, когда во время позднего завтрака в экипаже^{40} наполнял бокал Эгремонта шампанским.

— Боже милостивый! — воскликнул лорд Милфорд. — Подумать только, Кокки Грейвс решился — и преуспел!

Глава третья

ЭГРЕМОНТ был младшим братом английского графа, чья дворянская родословная насчитывала почти три сотни лет и давала тому право причислять себя к нашим знатным и старинным пэрам; впрочем, если ее истоки и сохранились в памяти, то явно не потому, что были отмечены великими делами. Основатель рода был слугой, который пользовался особым доверием у своего хозяина, одного из фаворитов Генриха VIII^{41} — и ухитрился получить должность одного из тех уполномоченных, что занимаются «объездом монастырей и сбором различных податей». Кончилось тем, что некоторые из этих святых обителей всё же сдались на милость благородному Болдуину Греймонту. Королю пришлось по душе деятельное рвение его ревизора. Никто другой не предоставлял столь исчерпывающих и отвечавших требованиям отчетов и не мог так легко управиться с изворотливым настоятелем или столь решительно приструнить гордого аббата. Самодержцу передавались не только хорошо составленные рапорты: к ним прилагалось множество редких и занимательных вещиц, которые приходились весьма по вкусу тому, кто был не только религиозным реформатором, но и ценителем искусства, — золотые подсвечники и дорогостоящие потиры; порой — дароносица, украшенная драгоценными каменьями; причудливые ложки и дискосы, кольца и серьги, а время от времени — каллиграфическая рукопись, испещренная геральдическими знаками (прекрасное подношение венценосному эрудиту). Греймонт был замечен; вызван на аудиенцию; остался при дворе; получил рыцарский титул; несомненно, мог бы выйти в советники и со временем дослужиться до министра, однако у него были весьма скромные цели: он скорее хотел разбогатеть, нежели прославиться. Он верно служил королю во всех делах государства, где требовался невпечатлительный, беспринципный человек; поступался своими правилами и укрощал совесть, дабы угодить королевским причудам; умел в должное время получить даровую на известную долю монастырских земель — и ухитрился-таки в тот опасный век уберечь свою голову и спасти имущество.