Сибилла

— Я издатель «Моубрейской фаланги»; я не стал говорить об этом при тех людях, но вам скажу начистоту: вы и ваш сын представляетесь мне угнетателями народа. Должен ли я сообщить в газете об этой смерти и дать обстоятельное примечание? Надеюсь, что нет. Есть еще время и кое-какая надежда.

— Что нужно сделать, сэр? — спросил встревоженный мистер Диггс. — Парень совсем плох…

— Не болтайте, а действуйте, — отрезал Морли. — Нельзя терять ни секунды. Мальчика нужно отнести наверх и уложить в постель — теплую постель — в одной из лучших ваших комнат, со всеми удобствами. Меня ждут неотложные дела, но я задержусь и присмотрю за ним, пока опасность минует. Итак, давайте поднимем его на руки и отнесем наверх через черный ход. Дорога каждая минута. — С этими словами Морли вошел в дом в сопровождении старшего Диггса.

Глава четвертая

Водгейт^{370}, или Вогейт (так он обозначался на карте), был местом, которое в незапамятные времена было посвящено Водану^{371} и которому, видимо, было суждено пронести свои языческие нравы через грядущие века. В начале революционной войны^{372} Водгейт стал своего рода пристанищем для нелегальных поселенцев со всего обширного шахтерского района, что раскинулся по соседству; местом, где обосновались хваткие дельцы, первопроходцы от быстро развивавшейся промышленности^{373}, и хотя, по словам этих самых дельцов, великие угольные и железнорудные жилы обнаружились еще до того, как новые поселенцы ступили на эту землю, запустелую и опустошенную (ибо она лишилась подземных сокровищ, металлов и руд, за счет которых обогатились обитатели окрестных краев), были у Водгейта и преимущества, да такие, что оказались по душе беззаконникам. Земля эта была ничейной, никто не предъявлял на нее феодальных прав; поселенцы могли строить дома и притом не платить за аренду. Ни один церковный приход так и не признал эту территорию своей, а потому здесь не было никаких десятин, никакого навязчивого надзора. Этот район изобиловал топливом, за которое не надо было платить: жилы, возможно, и не годились для прибыльной горнодобычи, однако водгейтский грунт имел такой же наносной характер, что и почва окрестных земель. Итак, население всё прибывало и стремительно множилось в этой безобразнейшей части Англии, которую Природа и человеческий гений равно обделили своим волшебством, где нельзя было встретить ни единого деревца, где было неведомо, что такое цветок, где не возвышалось ни колокольни, ни церковного шпиля и никакой вид или звук не мог смягчить сердце или облагородить ум.

Какова бы ни была причина: то ли (что вполне вероятно) первые поселенцы принесли с собой некоторые традиции мастерства, то ли от обособленной, лишенной разнообразия жизни эти люди посвящали все силы своему ремеслу, — однако непреложен тот факт, что обитатели Водгейта быстро обрели славу искусных умельцев. Известность эта до того возросла, а со временем разлетелась так далеко, что более четверти века мастерство водгейтцев и рентабельность их труда не имели равных во всей стране. Как производители скобяных изделий они держали в своем округе пальму первенства; в латунном литье и работе со сталью этим людям не было равных; а уж слава их кузнецов, ковавших гвозди, и слесарей, мастеривших замки, достигла даже европейских рынков, куда нередко приглашали самых искусных работников.

Тщетно приглашали! Нет таких денег, которые выманят водгейтца из родных краев, того самого пристанища первых поселенцев, которое в скором времени приняло обличье большой деревни, а та, в свою очередь, быстро выросла до размеров городка, население которого теперь исчислялось не одной тысячей суетливых жителей, что обитали в самых убогих жилищах самой отвратительной коммуны в этой безобразнейшей части мира.

Только был у этого места и свой неизбывный шарм. Невзирая на то, что жизнь горожан стала заметно лучше, Водгейг не утратил ни единой черты своей изначальной организации; напротив, он и по сей день ревностно оберегает ее. Здесь нет никаких землевладельцев, главных арендаторов, цеховых старшин и пайщиков. Ни один церковный шпиль еще не вознесся к водгейтскому небу, словно ревнивый дух Водана по-прежнему реет над своим древним храмом, и даже сектантская молельня редко осмеливается показать в каком-нибудь укромном уголке свой безыскусный фронтон. Здесь нет муниципальных властей, равно как и магистрата, нет местных законов, приходского совета и каких бы то ни было школ. Улицы никогда не чистят; каждый житель освещает только свой собственный дом; никто и знать не желает ни о чем, кроме собственных дел.