Сибилла

— Да будь проклято это общество, если оно диктует подобные требования! — сказал Эгремонт, возвышая голос. — Требования, основанные на эгоизме, жестокости и обмане, ведущие к развращению нравов, горю и злодеяниям.

— Я заставлю вас уважать эти требования, во всяком случае, в этом доме, сэр, — взревел лорд Марни, вскочив со стула.

— Только попробуйте тронуть меня! — воскликнул Эгремонт. — И я забуду, что вы сын моей матери, и швырну вас наземь. Вы стали моровой язвой моей жизни: вы похитили мою невесту, а теперь собираетесь украсть и мою честь.

— Лжец и негодяй! — крикнул лорд Марни, бросаясь в сторону брата, но в эту секунду в комнату вбежала супруга его светлости и повисла на нем.

«Только попробуйте тронуть меня!» — воскликнул Эгремонт.

— Святые небеса! — воскликнула она. — Что всё это значит? Джордж, Чарльз, милый Джордж!

— Пусти меня, Арабелла!

— Да, пусть он подойдет!

Но леди Марни издала пронзительный крик и расставила руки в стороны, пытаясь разнять братьев. Ее возглас был слышен даже за дверью, а лорд Марни ничего на свете не боялся так сильно, как того, что слуги станут свидетелями семейной сцены. Одним прыжком он подскочил к двери, загораживая проход. Приоткрыв ее, он сказал, что леди Марни стало дурно и она просит позвать горничную. Обернувшись, он обнаружил, что Арабелла в беспамятстве лежит на полу, а Эгремонт исчез!

Глава третья

Стояло сырое промозглое утро: с рассвета зарядил проливной дождь, принесенный порывистым юго-западным ветром; он потревожил толпу женщин и девушек, которые собрались у дверей еще закрытой лавки^{365}. Некоторые из них спрятались под зонтиками, другие нашли укрытие под вереницей старых вязов, что росли вдоль канавы перед домом. Несмотря на непогоду, женские языки трещали без умолку.

— Мне померещилось, будто калитка во двор открылась, — сказала одна из женщин.

— И мне, — подтвердила ее соседка, — но она тотчас же захлопнулась.

— Это был всего-навсего мастер Джозеф, — откликнулась третья. — Ему нравится смотреть, как мы тут мокнем до нитки.

— Если бы они только позволили нам пройти во двор и встать под навесом мастерской, как это бывает у Симмонса, — заметила четвертая.

— Вот именно, у Симмонса, миссис Пейдж; хотела бы я, чтобы мой муженек трудился на его участке.

— Я здесь с половины пятого, миссис Григсби, и всё это время — с дитей у груди. Три мили сюда, столько же обратно, и, если я не займу очередь первой, как же тогда мои бедные мальчики получат горячий обед, когда вернутся из шахты?

— Золотые слова, миссис Пейдж, поэтому в прошлый четверг я была здесь уже в половине двенадцатого. Разумеется, до полудня. По пути назад только к свекрови заглянула, а домой пришла, когда уже восемь пробило. Ах, жестокая штука эта казенка!

— Как дела, соседка Пранс? — вступила в разговор миловидная дама с большой белой корзиной. — Как ваш благоверный? У Белфи говорили, будто он работу сменил. Слышала, на участке мистера Паркера новый пайщик, только и предыдущего старшого покуда держат; а я ведь так и знала: он всегда был в любимчиках, и нормы^{366}, говорят, отмеряет честно. А слышали, почем в городе свиная грудинка? Меня уверяют, что всего шесть пенсов и совсем как домашняя. Интересно, хватит ли у Диггса наглости всё так же продавать за девять пенсов — и притом сплошной жир! Я, кажется, вижу даму Тодлс — до чего же она нарядная! А ты что здесь делаешь, малышка? Ты еще слишком мала, чтобы ходить за продуктами. Заняла очередь для матери, да? Вот ведь славная девочка! Ей бы поторопиться, думаю, вот-вот пробьет восемь. Диггс ужасно заломил цену за хозяйственное мыло. А как по-вашему… Ой, дверь открывают! А, нет — ложная тревога.

— Как поживаешь, соседка? — обратилась бледная молодая женщина с младенцем на руках к миловидной даме. — Жуткая давка, правда? Думаю, женщины будут драться и цапаться, чтобы попасть внутрь. Мне очень боязно.

— Ну, как говорится, «первым пришел — первым обслужен». Так во всём мире, — ответила та. — И вам бы следовало хорошенько подумать наперед и покрепче завязать шляпку. По мне, так нас здесь не меньше двухсот. Великий продуктовый день, сами понимаете. Что до меня, я не особо боюсь добротной толкучки: можно встретить столько знакомых лиц!

— Здешний сыр за шесть пенсов очень даже ничего, — сказала одна старуха своей спутнице, — но в городе за четыре можно купить не хуже.

— Что мне не нравится, так это весы, — ответила ее собеседница. — Я на тот продуктовый день купила фунт масла, взвесила — а он на два пенни легче. Ей-богу! Было время, когда я покупала еду во всех местных лавках для своих мальчиков и для их отца, но нигде не было таких дрянных продуктов, как здесь. У меня дома двое детей захворали от их муки, да и саму меня что-то сильно мутит: когда белой глины немного, к ней еще можно привыкнуть, а уж коли густо положат — чистая погибель.

— А ваши девочки в шахте?